эти районы для богатых господ. Ведь от этих местных голодранцев одни проблемы – то драку затеют, вспомнив о былой гордости предков, которой уже давно нет, то попытаются обворовать, стащив под прикрытием той же драки корзину товара, штуку драгоценного сукна или спрятав в кутерьме событий добытое под одежду. А у этих молодых парней, что как раз идут, под их длиннополыми одеяниями как раз можно спрятать много чего. Поэтому лучше сразу кликнуть мальчонку для побегушек, чтобы позвал местную городскую стражу, виглов, присмотреть за этими подозрительными парнями. Ну или сразу выгнать. Где в городе и было много стражи, так это здесь, в районе, населённым иностранными купцами и чиновниками, нотариусами города, обслуживающими интересы зарубежных «гостей», которые уже давно по факту превратились в истинных хозяев города, что не раз доказывали. Район этот тянулся от с севера на юг, от Влахерн, через иноземные кварталы, форумы, Амастрийский, Феодосиев, Константинов, до Большого дворца и Вуколеона. Пусть и тут порой чувствовалось запустение, но ещё порой именно здесь можно было представить, какой был прежде этот великий город, из которого управляли одной из крупнейших империй мира, а он сам являлся огромнейшим городом Ойкумены.

Но друзья пришли сюда не для того, чтобы посмотреть на чужие богатства. Это было одно из мест, где можно было заработать немного меди, а повезёт, и серебра, без воровства и без тяжёлой работы. Забравшись на постамент какого-то безымянного полководца (время стёрло все надписи, кроме выцарапанных бродягами), Лемк принялся за работу:

-… О, государь, как вынести мне норов этой бабы,

Насмешки повседневные и ругань, и попреки,

И «что расселся, муженек?», и «что, дурак, болтаешь?»

И «что, скажи, принес ты в дом? что от тебя мне проку?

Какой ты плащ, какой платок когда–нибудь дарил мне?...

Как практически любой житель города, он мог почти свободно изъясняться на итальянском, так как уж кого, а этих было представлено в городе очень много – гаэтанцы, амальфийцы, анконцы, генуэзцы, венецианцы, ливорнцы, тосканцы уже сложили целые поколения семей, торгующих в Городе. В Городе, во многом, уже практические не существовало какого-то единого государственного языка. Скорее, местные жители и купцы говорили на простонародной смеси всех языков бывшей империи. Зачастую бывало так, что коренной житель какого-нибудь Армироса, спасаясь от притеснений исмаилитов, и желая найти защиту у единоверцев в ещё живом Великом Городе, о котором он слышал только то, что это самый богатый город мира, при прибытии не мог понять – что говорят эти люди, которые и внешне не похожи на нормальных эллинов. Вот только местные жители давным-давно не считали себя эллинами. Местные (по крайней мере многие) продолжали считать себя наследниками того, прежнего государства, продолжали считать себя ромеями. И язык свой называли новоимперским, в отличие от старой империи, время которой закончилось более тысячи двухсот лет назад, но прямыми наследниками которой они продолжали себя считать.

-… Смеются все на улице, что я хожу в обносках.

Мне стыдно выйти из дому — сижу ни с чем и плачу!

А коли в баню выберусь — еще того не лучше,

А коли день один поем — так два сижу голодной.

Рыдаю, плачу, сетую, ломаю в горе руки.

А все старье, что ты мне дал, бери себе обратно!

Будь это пурпур, иль атлас, иль хлопчатые ткани!...

Перекрикивая толпу, читая нараспев старую юмористическую поэму, он привлекал к себе внимание.

-…Все это должен я терпеть, владыка венценосный,

От трижды проклятой жены, ворчливой и драчливой,

А все за то, что прихожу с пустыми я руками!

И если ты, мой государь, по доброте душевной

Меня своею милостью насытить не захочешь,

То, ах, мне, право, боязно — она меня прикончит,

И вы лишитесь Теодора, столь преданного мужа!

Немного изменённый стих, как и в прошлом, пришёлся по душе невольным слушателям. У толстых торговцев засверкали улыбки через густые бороды.

- Как молвят, изо всех животных злейшее

Живет в земле Ливийской и имеет вид

Весьма похожий на быка свирепого.

Глядит оно, как будто разъяренный лев,

Из–под бровей густых и нависающих.

А глаз его по мере меньше бычьего,

Налит густою кровью и притом вовек

Не взглянет прямо, в землю потупляяся:

Отсюда и прозванье катоблепово.

С макушки зверя волосы обильные

Нисходят гребнем и на лоб спускаются,

И с конской гривой сходствуют. Великий страх

Тому, кто с этим дивом повстречается!...

У него была хорошая память, что свободно позволяло пересказывать древние вирши. К тому же он неплохо натренировался, не раз пересказывая по вечерам уставшим после долгой и тяжёлой работы друзьям.

-…Зверь кормится корнями ядовитыми,

Которых больше ни одно животное

В рот не возьмет, а коль возьмет — отравится.

Избычившись и в землю взор уставивши,

Он распускает гриву и вздымает шерсть,

Как будто вепрь, свирепо ощетинившись.

И если рот его приоткрывается,

Из недр гортани мерзостный исходит дух,

Отравного зловония исполненный.

Тот, на кого повеет дуновением,

Лишится языка незамедлительно

И навзничь в корчах яростных повергнется!

Юх и Миха, пока Тео читал, пошли по образованному кругу, держа шапки, и ловя кидаемую мелочь, под одобрительный шум. Когда уставший Лемк слез, то парни начали жонглировать несколькими мелкими камешками, давая время перевести дыхание. А затем Лемк продолжил надрывать горло:

- Молва идет (болтают люди всякое,

А все–таки, сдается, правда есть в молве),

Святой отец, что будто бы до крайности

Ты рад, когда предложит продавец тебе

Святителя останки досточтимые;

Что будто ты наполнил все лари свои

И часто открываешь — показать друзьям

Прокопия святого руки (дюжину),

Феодора лодыжки… посчитать, так семь,

И Несторовых челюстей десятка два

И ровно восемь черепов Георгия!

Под хохот собравшихся, в шапки полетели даже мелкие серебряные монеты. Не дожидаясь, пока виглы оценят, что сейчас возможно произошло оскорбление веры, Лемк поклонился толпе и нырнул в толпу, скрываясь. Собравшиеся слушатели ещё пошумели, но не дождавшись того, кто продолжил бы представление, вернулись к своим делам.

Так, остановившись ещё пару раз и давая такие своеобразные представления, друзья заработали подзаработали денег побольше, чем в ежедневной тяжёлой работе в порту. И если бы нашёлся человек, который бы задал им вопрос, а чего же они таким образом постоянно не зарабатывать себе на жизнь, то понаблюдав ещё немного за тремя друзьями, увидели. Отойдя перекусить после очередного представления купленной тут же в одном их мелких переулков жареной камбалой, они оказались окружёнными полудюжиной оборвышей. Глядя на взгляды