совместный дом. С тех пор так и жил: тут и там, как воробей перелетая с ветки на ветку, вот только в последние месяцы это стало как-то особенно и странно тяжело. Однако не успел я додумать эту мысль, как на входе в комнату передо мной выскочила Эди и навела на меня воображаемый пистолет.

— Пиф-паф! Всё. Наконец, ты мёртв, — крикнула она, после чего навела пистолет уже на себя. — А теперь и моя очередь пойти вслед за любимым в аид, чтобы гулять там с ним вдоль стикса и петь серенады. Прощай, бренный мир, ты сдохнешь в конвульсиях, когда наши тетради вспорют тебе брюхо!

— Нам ведь не для этого надо было умирать, не для очередной жизни после смерти. Никаких больше чувств, помнишь?

— Да я просто издеваюсь над тобой, — она глупо хихикала, а я молча смотрел на неё, чувствуя, как снова пьянею.

Тогда, внезапно и резко, всего только на мгновение, но мне привиделось, будто я вновь увидел глаза на неё лице, будто она ненадолго ожила. Это видение окончательно сломало меня. Эта такая простая и быстрая галлюцинация вышибла мне мозги, будто целая тонна амфетамина и героина, помешанных на алкоголе. Моё тело затрясло, и слёзы полились по щекам, прожигая их жгучей солью. Я бросился к ноутбуку, мне хотелось открыть файл с рукописью, с тем текстом, где она ещё была жива, где для нас ещё существовал смысл выдерживать грядущие будни, где ещё могла быть какая-то форма счастья. Я бежал, чтобы снова увидеть в нас силы к жизни, чтобы увидеть нас чем-то большим, чем подпольными крысами. Я бежал, чтобы увидеть счастье. Но я испугался. Я не мог заставить себя даже на миг взглянуть на те неоконченные, полузабытые слова, зная, что это утопит меня и принесёт боль; я не смогу это выдержать. Я замер перед столом, а на стол села Она. Её длинные, как сирень над могилой, пальцы обхватили мою голову. Колючие пальцы, напоминающие терновый венок на моём лбу.

— Я могу снова стать живой для тебя. Слышишь? Я снова оживу. Тебе надо только остаться со мной. Вернись к этому тексту, напиши, что сможешь, запрись тут, пока не закончишь. Тебе хватит времени! Ты успеешь до того момента, когда они заметят твою пропажу, когда они попытаются тебя вывести наружу. Ты сможешь успеть. И потом мы вместе умрём. Я тебя не брошу, я буду с тобой смело принимать смерть, мы убьём друг друга, и всё станет хорошо, точнее, больше ничего не будет плохо! — она заглядывала мне в глаза и держала руками голову, чтобы я не прятал взгляд. Черноты в её глазницах больше не казались мне жуткими. — Пожалуйста, останься со мной. Мы им больше не дадимся. Мы пошлём нахуй этот мир с его правилам, надо лишь найти несколько месяцев. Найти эти дни и немного смелости внутри тебя, ну хотя бы немного, пожалуйста, нам просто надо быть вместе, и больше никогда и никого. Нам не место в этом мире. Нам всё равно никогда не найти счастья.

Она прижала меня к себе, я вцепился в её оледеневшее тело, как ребёнок. Наши поцелуи смешались с укусами: я прокусил её щёку зубами, прокусил шею и руки. Мы обливались кровью, что лилась холоднее, чем жидкий азот. Боль от когтей и клыков жгла всё моё тело, будто с меня снимали кожу. Всё пошлое удовольствие от секса целиком скрылось за мятной шалью боли, за ней скрывались и стыд, сожаления, горечь. Её тонкое тело распадалось и таяло, ломалось на прутья плюща, пока я сжимал его всё сильнее и забирал в себя жадно, пьяно, рьяно. Удерживая любопытную ночь у нашего окна, мы были вместе всё оставшееся время, и я плакал от всепоглощающего чувства одиночества.

Её голова отпала и закатилась в красный угол, как закатывается голова Иоанна Крестителя за горизонт, упав с чаши, упав в лирику Уайлда. И я упал вместе с ней.

Во сне я вновь увидел её, и у неё вновь были глаза. Два прекрасных серых агата, более драгоценных, чем любой рубин. От их взгляда я опьянел, я был так рад, что и сам не заметил, как вцепился в них зубами, и съел прямо из живых глазниц.

Я проспал больше суток, и когда в следующий раз открыл глаза, то увидел слепящее солнце, бьющееся испуганным мотыльком о мои стены. Мои губы все засохли, и тело задеревенело. Я лежал на полу, никого не было рядом. Поднявшись, сразу сел за ноутбук и снова стал печатать этот текст, а ещё другой и третий: всё, что приходило в голову, всё, что видел. Сначала медленно, потом всё быстрее и быстрее. А вечером, когда ушло солнце — то солнце, которое мы так ненавидим, — она вернулась ко мне. Села у плеча и хотела что-то сказать, но я заговорил первым:

— Я теперь знаю. Я понял, что не хочу быть счастлив.