Занимаю место сам и, вглядываясь в другую страницу, где были пропечатаны строки звуковой части ритуала, начинаю.

Первое слово, ни разу не русское и вообще не похожее по фонетике ни на один из мельком слышанных языков, падает, словно камень с крепостной стены. За ним второе, третье, десятое. И сперва к изумлению, а потом и к постепенно накатывающему ужасу я понимаю — это всё уже не игра, не представление. А как ещё воспринимать происходящее, если мир вокруг словно накрывает туманной дымкой, а тени под ногами начинают шевелиться сами по себе. Более того, вырезанные прямо на земле извивающиеся линии и символы начинают светиться жемчужно-серым. Сияние это ни разу не разгоняет туман, становящийся всё более и более густым, зато дышать становится реально тяжело, да ещё и уши закладывает, словно в самолёте при наборе высоты.

Искреннее непонимание в глазах Лёхи, который явно не ожидал того, что сейчас творилось. Тупое, но смешанное со страхом на лицах дубоголовой троицы. Вижу, что один из них, который Арсен, пытается было дёрнуться, но… Но тут вспыхивают символы вокруг «вспученного треугольника», «гнезда» под жертвенного бычка, одного из них. И тут же эту самую жертву сковывает параличом. Стоит, как статуя в лучах заката, хоть лопаты вроде как и не имеется. Двух других примораживает пару секунд спустя. Не вижу, но ощущаю, как из них, всех троих, словно капля за каплей уходит не кровь, но сама жизнь.

Слова становится произносить всё тяжелее, я словно выталкиваю их из горла, настолько чуждые они, страшные, кажется, что им вовсе не место в мире, привычном и понятном с самого детства. Казалось бы, почему я продолжаю, почему не прекращаю этот страшный ритуал, оказавшийся вовсе не игрушкой, а окном в мир оккультизма? Просто из-за понимания, что прервись я и огребу даже не проблем, а участь похуже смерти. Не удивлюсь, если прерывание ритуала может разорвать сами души тех, кто в нём участвует. Мне это точно не надо! А эти три урода… да пусть дохнут, они мне нет никто, звать никак и вообще бурдюки с дерьмом.

Листы в руках тоже сияют, но изнутри. Более того, начинают осыпаться невесомым пеплом по мере того, как текст, который нужно прочитать, подходит к концу. И чем ближе к этому самому концу, тем более наглядные проявления вовне расчерченной кракозябры. В сгустившемся тумане, сквозь который не видно уже совсем ничего, образуется коридор до ближайшей стены. Не дома, а того самого гаража, стальной или там жестяной «ракушки». Только теперь это не обычная стена, на ней видна дверь. Не нарисованная мелом, а такая, место которой разве что в викторианском особняке или иной обители аристократа. Резная рама, вычурная медная или там бронзовая ручка, основа из неизвестного, но солидно выглядящего дерева. Золотые, серебряные и хрен пойми какие ещё узоры… Совсем недавно она была словно внутри, а потом всплыла из «глубины», проявилась, затем закрепилась в реальности. Или в нереальности? Не знаю, не понимаю! Хочется свернуться в клубочек, закрыть глаза и просить не пойми у кого, чтобы всё прекратилось. Хочется… Или это не мне хочется?

Завершающие слова. И как только последнее из них — такое же непонятное, как прочие — прозвучало, листы вспыхнули особенно ярко и оставшееся от них просочилось сквозь пальцы. Даже пепла не осталось, он растворился, не долетев до земли. Или не земли, а то, что сейчас её заменило? Действительно, больше похоже на камень, но никак не на обычный грунт и попадающиеся в нём камешки и редкую чахлую траву.

Смотрю вокруг. Трое «жертв»-источников стоят всё ещё живые, но явно истощённые, парализованные, не в силах даже моргнуть, не говоря уж о движении. Лёха… Он как раз жив, здоров и перепуган до предела. Даже не бледный, а реально посеревший, только губы шевелятся. Ругань? Ан нет, по ходу попытка молитв. Точняк. Вон даже креститься пытается, что может быть…

— Никаких молитв, — рискую подать голос. — Вообще ничего! Мало ли что и как. Просто стой, молчи и ни за что не выходи из круга. Ну как Хома Брут в Вие, помнишь, в прошлом году на уроках проходили?

— Д-да… Блять, неужто тут тоже кто-то вроде этого, Вий который? Вон, дверь светится! Я ж ща обосрусь!

— Главное, чтоб в пределах круга… овала. Выйдешь — хана! Хоть там Вий, хоть «панночка», помни, что с Брутом приключилось. И не уподобляйся бедолаге.

Упс! Заканчиваем разговор, потому как дверь, скрипнув, начала открываться. Изнутри. И появившийся изнутри силуэт был похож на… Фигура ростом самую малость пониже двух метров, закутанная в плащ и что-то бормочущая. Слов не разобрать, но будто не один человек, а сразу несколько друг к другу обращаются. Интонации то печальные, то жалостливые, но даже всхлипы прорываются. Акустика на радость любому театру, чтоб ей пусто было! Ощущение, что теперь шепчут и бормочут со всех сторон, да и плач периодически слышен. Мужские, женские… даже детские голоса. Ничего не разобрать, а вот жути они нагоняют ещё сильнее.

Фигура делает первый шаг, переступая порог. За первым следует второй, а я никак не могу понять, что же теперь делать, какое поведение будет верным. Верным — это значит не приводящим к смертельному исходу для меня и Лёхи. Видно же, что этот «гость из-за порога» не просто так пришёл, а с конкретной целью. Он — может она или вообще оно, как в прочитанной мной недавно одноименной книге «короля ужасов», временно позаимствованной у маман, да так, что она того не заметила — видел нас всех. Видел и целенаправленно шёл вперёд. Куда? К одному из «источников», к Руслану. Остановившись в одном шаге, фигура издала смешок и из-под плаща появилась затянутая в перчатку рука, протянувшаяся к жертве и дотронувшаяся до лба. Касание всего лишь кончиками пальцев, но этого оказалось достаточно. Тело грозы одно- и младшеклассников содрогнулось, сбрасывая с себя паралич, но лишь частично. Теперь Русланчик мог моргать, вращать головой и даже издавать звуки. Именно звуки, но не членораздельные слова. По ходу, голосовые связки у него остались частично примороженными по хотению этого… существа. Того самого, что сейчас выпивало его суть, при этом доставляя нечеловеческую боль, а заодно внушая страх на грани и за гранью безумия.

Шёпот и бормотание голосов почти затихли. А ещё стали иными, более довольными. Плач так и вовсе прекратился, сменившись