Шрифт:
Закладка:
Сергей, 42 года
Уважаемая Екатерина Львовна, я сужусь с бывшим мужем из-за гаража и собаки. Я всем сердцем люблю нашего пса, хотя заводила его не я. А вот гараж строили на мои деньги! Ведь с точки зрения психологии я имею моральное право отдать ему гараж в счет собаки?!
Эля, 34 года
Согласитесь, ситуация странная и двусмысленная. Меня то и дело спрашивают (обычно студенты), есть ли письма на самом деле. Не верят. Есть, милые, еще как есть. Только живут они в особом поле полуанонимности, неопределенности, где совершенно неясно, кто и с кем разговаривает. О себе я знаю только одно: говорю в какое-то особое пространство, где у слушателей много разных способов услышать и понять разное. Больше, чем в театральном зале.
Скорее, как в психотерапевтической группе: кто бы что ни сказал, это всегда сообщение группе, а ее участники точно услышат разное в зависимости от того, что у кого из них болит, что для кого важно, что кого пугает или влечет. Только на группе с этим потом можно работать, а у нас реплика «ведущего» заканчивается в момент сдачи номера, а уж кто что услышал и понял, я не узнаю никогда.
Меня спросили как-то, сколько раз объявились авторы, на чьи письма я ответила. Прописью: один. Они совершенно не жаждут ни моей, ни своей материализации.
Здравствуйте, Екатерина Михайловна! Давно слежу за вашими ответами, они иногда меня полностью удовлетворяют, но есть нюансы, которые я бы хотела у вас прояснить…
Вера, 38 лет
«Екатерина Михайловна» с подретушированным лицом, не меняющимся годами, – это кто-то вместо меня, своего рода «дупло», в которое можно что-то сказать. И точно так же, по законам нашего зеркального лабиринта, две опубликованные строчки из письма и еще чуть-чуть в моем пересказе – это все, что увидит мир вместо них.
Редакция, бывало, корила за слишком «пестрые» и туманные ответы: мол, есть в ответе и то, и это, и еще что-то, а нужна конкретика. Что спросили – на то конкретно и отвечаем. С этой логикой я не соглашусь никогда. Конкретный ответ – кому?! Он по определению будет глуп и неточен, а потому оскорбителен. Нельзя давать конкретных ответов «сюда», когда говоришь на самом деле «туда». Обращение по имени – условность, форма. Я же говорю не с автором, но о нем.
«Давайте вместе подумаем…» означает «вы, я и все читатели журнала». «Вы пишете, что…» – это я вытаскиваю из небытия авторский голос, но могу это сделать, только сплетая его с собственным. Мы с автором письма словно поем дуэтом перед публикой. А среди публики люди есть всякие. Возможно, без моего участия в этом представлении они прореагировали бы иначе: чужую беду рукой разведу. Ну и дура, что она себе думает, тоже мне проблема, и вообще – так не бывает! Мои же тридцать с гаком лет консультативного приема подсказывают, что бывает еще и не то. Страшное и странное, кажущееся неважным и кажущееся обычным – все бывает. Мне важно создать такое разное и сложное эхо, чтобы читатели увидели за «скелетиком» сюжета разное и сложное. Чтобы узнали свое в чужом – те, кто сможет и захочет. Даже если кажется, что «это» не имеет к их жизни никакого отношения.
Когда порой получается создать в воздухе «хрустальный шар», отбрасывающий в чем-то узнаваемые блики, у читателя может – если будет на то его воля – появиться чуть больше интереса то ли к себе самому, то ли к кому-то из близких и дальних, чьи образы мелькнут в голове в связи и по поводу. А вдруг и там увидится, почувствуется или подумается что-то новое? И тогда могут быть заданы другие вопросы и даже получены другие ответы.
Но для этого нужно стать «преобразователем первоначального сигнала», а не просто сказочным «дуплом», повторяющим и усиливающим сказанное. В словарном значении «интерпретация» – это перевод. В хороших словарях простое какое-нибудь слово имеет множество значений, за ним открывается целое пространство, где есть и выбор, и неожиданные ассоциации, и опора на контекст. И не будем забывать, что в дупло кричат, шепчут или повествуют, когда больше с этим пойти некуда.
Мне 24 года, и я девственница. Не могу сказать, что эта старомодность сильно меня беспокоит)… Близкие подруги стараются меня подогнать, ибо время идет. Но куда бежать и есть ли в этом смысл? Что я могу сделать, если сердце молчит?
Анонимно, 24 года
Очень прошу не публиковать письмо или изменить личные данные, слишком много боли уже испытали все, кто втянут в нашу непростую ситуацию. Мой сводный брат, за которого я привыкла отвечать, много лет тяжело болен. Наш с ним общий отец ничего об этом не знает и не должен знать (сердце). Маму мы потеряли 3 года назад…
Н. В., 30 лет
Вы скажете, что я поэтизирую наших авторов, а я отвечу: так называемый «обычный человек» может быть интересен себе и другим, если дать ему такую возможность. Просто он к этому не привык и обычно не доходит до места, где это может с ним произойти.
…Я пишу вам, хотя понимаю, что это бесполезно: вы получаете сотни таких писем, и нет надежды, что выберете именно мое, не ответите все равно… но все же вдруг?..
Татьяна, 22 года
На поверхности может лежать сущая ерунда, но только если оставаться на поверхности. «Че-то я в депру впадаю после ночного клуба», – примерно такое вспоминается начало у одного письма. Во мне, конечно, тоже порой звучит пожилая тетка со шваброй, и уж ее-то ответ предсказуем: так не шастай по клубам, дура. И я говорю этой «тетке в себе»: цыц! Девчонка впервые заметила связь между развлекухой и унынием, тоской «после бала». Это довольно тонкий феномен, не будем оставаться в заданной плоскости, тут все куда интереснее. Такое письмо может кому-то показаться не стоящим внимания, даже глупеньким – и к его глубинному измерению путь будет закрыт. Вопрос о соотношении и конфликте праздника и его неизбежного конца, о битве Масленицы с Великим Постом – совсем не простой вопрос. Это и о том, почему писать лучше ночью, а редактировать с утра, поскольку «мощь кофеина и азарт полночный легко принять за остроту ума». И об условии, поставленном Золушке, – о смысле и мудрости ограничения магического, праздничного времени. Наконец – об открытии внутреннего
