– Это мне известно, – кивнул он. – Но здесь нашлось кое-что еще – то, о чем, думаю, не ведал никто. Подозреваю, и дедушка Джек не знал.

– И что же это? – с любопытством уставилась я на него.

Он указал на обтянутую атласом пуговицу на дне сундука. Затем, не без труда, отодвинул ее в сторону. Раздался щелчок, и я увидела, как открылся потайной ящичек.

– Ого, – пораженно выдохнула я. – Никогда его не замечала.

Снаружи ящичек был замаскирован медной фурнитурой, украшавшей шкатулку. Я подошла ближе и открыла его, намереваясь осмотреть, однако внутри было пусто.

– Но здесь ничего нет, – протянула я.

– Смотри внимательнее.

Я провела пальцем по гладкому деревянному дну ящичка и обнаружила ленту, которая его приподнимала. Еще одна обманка. Ниже было спрятано несколько черно-белых фотографий. Я вытащила их и нахмурилась, осознав наконец, что так взволновало моего отца.

– Это бабушка? Как ты вообще умудрился наткнуться на них?

– Не знаю. Меня с детства преследовало ощущение, как будто… что-то с этой шкатулкой не так. Бабушка слишком пеклась о ее содержимом. И вчера, когда я увидел в замке ключ… Ничего не мог с собой поделать. Меня разобрало любопытство, вот я и решил все тщательно обследовать.

Я пролистала четыре фотографии моей любимой бабушки. Молодая, симпатичная, светловолосая, она походила на кинозвезду сороковых годов. И казалась безмерно счастливой рядом с красивым молодым офицером.

Только вот это был не просто офицер. Никакой не мой английский дедушка Теодор, который работал с самим Уинстоном Черчиллем. Папа нашел фотографии бабушки с немецким военным, и одного взгляда было достаточно, чтобы понять: они любили друг друга.

Я в замешательстве уставилась на отца:

– Это кто вообще?

– Теряюсь в догадках. Посмотри на обороте.

Я послушно перевернула фотографии. На каждой из них почерком, похожим на бабушкин, было указано: Апрель в Берлине, 1940 год.

– Сразу после начала войны, я не ошиблась?

– Нет. Германия вторглась в Польшу в сентябре тридцать девятого, и Британия немедленно объявила ей войну.

Догадавшись, о чем думает отец, я почувствовала, как в животе сворачивается тошнотворный комок страха.

– Папа… – Я покачала головой. – Уверена, этот человек не… – Я так и не смогла заставить себя произнести это вслух.

– Мой отец? – закончил он за меня.

Я сглотнула:

– Это абсурд. Бабушка была замужем за тем английским аристократом. У нас есть их совместные фотографии, и я совершенно уверена, что где-то видела их потрепанное свидетельство о браке. И ты провел первые годы жизни в их загородном поместье в Англии. Ты же помнишь это.

– Помню, но… где свидетельство о браке? – Он подошел к большому сундуку, в котором лежало бабушкино свадебное платье и дедушкины медали, поднял тяжелую крышку и достал пухлый конверт со стопкой старых, пахнущих плесенью документов военных лет. Здесь были и продовольственные карточки, и бабушкино удостоверение личности, и тонкая брошюрка с известным лозунгом тех дней – женщин призывали не тратиться на новую одежду: «Чини и перешивай». Папа осторожно развернул чрезвычайно тонкий пожелтевший листок бумаги и протянул его мне.

– Ну вот, видишь? – подбодрила его я. – Здесь сказано, что Вивиан Хьюз и Теодор Гиббонс поженились в Англии в ноябре 1939 года.

– Тогда что она делала в Берлине в апреле следующего года с немецким нацистом? – спросил папа, ткнув пальцем в фотографии. – Ты только посмотри. Их точно связывали не платонические чувства. Это же ясно как божий день.

Я подошла к окну, чтобы получше разглядеть фотографии. На одной из них бабушка и немецкий офицер сидели в ночном клубе в стиле ар-деко, на сцене позади них играл оркестр. Рука немца покоилась на спинке бабушкиного стула. Он сидел в начищенных черных сапогах, вольготно закинув ногу на ногу. Бабушка – светловолосая, завитая по последней моде того времени, в блестящем белом платье – выглядела бесконечно чарующе, пленительно. Сизый офицерский китель немца был увешан нацистскими медалями и знаками отличия. Светловолосый, голубоглазый, он показался мне удивительно красивым мужчиной – этого я отрицать не могла.

Папа тоже был светловолосым и голубоглазым.

Как и бабушка.

На другой фотографии они стояли рядом с блестящим черным кабриолетом марки «мерседес» с флагами на передней решетке: вероятно, автомобиль был в пользовании офицера очень высокого ранга. Они с улыбкой смотрели друг другу в глаза. Все та же сизая форма, все те же начищенные сапоги.

Но сильнее всего меня встревожила другая фотография. Бабушка валялась на незастеленной кровати с полупустой бутылкой виски в руке. Она лежала на животе, ненакрашенная и растрепанная, и с игривым, соблазнительным блеском в глазах смотрела в камеру. На бабушке не было ничего, кроме тонкой белой сорочки на бретельках, одна из которых сползла с ее плеча. Яркое утреннее солнце просачивалось сквозь прозрачные белесые занавески, а квадратное пятно света в изножье кровати частично размывало фотографию.

На последнем снимке они сидели верхом на лошади посреди луга, заросшего полевыми цветами. Позади них виднелись заснеженные горы. Офицер был одет в штатское: клетчатую рубашку и брюки. Но кто их фотографировал? Что это был за день? Может, еще до войны? Снимок не был подписан. Радовались ли они этой прогулке? Смеялись ли? Казалось, они были очень счастливы вместе.

– Как такое вообще возможно? – прервал мои размышления отец. – Что она делала в Берлине, когда должна была быть в Англии? Как посмела крутить роман с немецким нацистом, будучи замужем за моим отцом? И эта дата… Согласись, выглядит подозрительно.

Снова перевернув одну из фотографий, я принялась считать в уме. Апрель сорокового. Отец родился в марте сорок первого – одиннадцать месяцев спустя.

– Это вовсе не значит, что он твой отец. Мы не знаем, где она была за девять месяцев до твоего рождения.

– Однако знаем, что незадолго до моего зачатия она проводила время с этим мужчиной – и явно была влюблена в него. Не понимаю, почему и как это вообще получилось, ведь Британия и Германия тогда находились в состоянии войны, – но здесь все черным по белому написано. А особенно меня поражает, что она много лет молчала об этом – наверняка и Джек не знал правды. Иначе эти фотографии не были бы спрятаны в потайном отделении запертой шкатулки на чердаке. – Папа растерянно провел рукой по лбу. – Боже, я могу быть сыном нациста. Одному богу известно, какие преступления он совершил. Что, если он руководил концлагерем и лично отправил тысячи евреев на смерть? А теперь в моих жилах течет его кровь. Как бабушка могла полюбить этого типа? – Он махнул рукой на фотографии. – Она любила его –