теперь могло быть залогом моей жизни, кроме его хладнокровия, его основательности во всем? Я был у него под присмотром. Я мог есть мясо подстреленного им кабана, не думать о страхе по ночам и думать о Малых театрах - и все только благодаря присутствию полковника в моей жизни. Тот же мальчишка-чекист, не устерегший коней и себя, шлепнул бы меня без расспросов о жизни и мнениях, палил бы в буржуйскую шубу, не раздумывая, кто там такой внутри.

- Нам следует научиться не брезговать друг другом, - завершил мои мысли полковник и улыбнулся особенно добродушно и мудро.

- Да, вы правы, - с радостью поддержал я его.

- Напротив, - усмехнулся полковник уже не столь добродушно, - правы-то как раз вы... и не сомневаетесь в своей правоте. Конечно, красивая христианская правота, против не попрешь. Но время нынче не ваше. И заметьте для собственного успокоения: не мы первыми стали стрелять. Ни сегодня тут, в лесу, ни позавчера.

Снова точно попал в цель полковник: "для собственного успокоения". Взбодрившись от его слов, я не преминул вернуться к поверженному им красному великану. Он как будто не бледнел, и от того рядом с ним делалось жутко.

- Может, нам стоит вернуться за Катуровым и Щупловым? - прежним, сухим тоном сказал мне в спину полковник. - Пойдемте... Или вы всерьез намерены оставить все грехи в России?

Я обернулся. Полковник уже уходил, сильно прихрамывая... и я обомлел, заметив издали в его следах алые пятнышки.

Невидимым вихрем, меня развернуло всего и понесло за полковником. На ходу я еще надеялся, что он просто ступил недавно в чужую кровь и теперь тащит ее дальше на своих ногах.

- Аристарх Иванович! Вы что... ранены?

Чагин отмахнулся, не останавливаясь:

- Нам давно пора одолеть хотя треть пути "на Дунфанхун".

Я последний раз оглянулся на командира красных, отдыхавшего в снегу от мировой революции, и кинулся догонять Чагина.

- Аристарх Иванович! Позвольте, осмотрю рану! - кричал я на бегу. - Дело нешуточное... А мне приходилось быть фельдшером. В Полинезии.

Плковник так и остолбенел:

- Где-где?!

- В Полинезии... - запыхался я и махнул на восток. - Там... На островах.

Полковник Чагин расхохотался. И покачнулся на раненой ноге. Боль всего на миг прервала его раскатистый Зевсов смех. Полковник клубился паром, смахивал со щек замерзавшие на бегу слезы и, наконец приметив, куда можно рухнуть - лежавшую ель, - резко сел на седловину у самого вывороченного бурей корня.

- Помилуйте! В Полинезии! Ну, если в Полинезии, тогда смотрите.

Рана была небольшой, но не пустячной. Я не смог быть ходить с такой, не говоря уж о веселом настроении. Я изумился, как это неприятельская пуля сумела достать лодыжку, - и подумал об Ахиллесовой пяте. Кровь уже не сочилась, и я не рискнул освобождать ногу из сапога на морозе.

- Что скажете, господин Миклухо-Маклай? - грустно улыбнулся Чагин. - Дела наши папуасские не табак?

- Папуасские - не табак, - тупо кивнул я. - Поскорей бы найти там жилье...

Сердце дрогнуло, когда я увидел, с каким трудом Чагин взбирался в седло.

Я никудышный наездник, Чагин щадил меня, мы двигались тихим ходом, и Чагин слушал мои рассказы про Полинезию, они грели нас обоих.

- Да. Помню, мечтал в детстве... Полинезия, Антиподы, - вздохнул он, промолчав больше часа. - Теперь все наоборот. Вовсе иные грезы: опушки... беседка с обольстительной барышней над речкой, крапива за конюшней... вишни... эх, вишни-то! Господи, помилуй... Это все кончено отныне и присно и во веки веков. Вот как вышло, господин туземный фельдшер.

Кончено! России не увидеть больше!

Конь подо мной споткнулся...

- К матушке на могилу не попадешь. Вот наказание Божие! - снова вздохнул полковник и выдохнул, окутавшись облаком. - Вы-то что замолчали разом?

- Да вы уже все сказали, Аристарх Иванович, - с трудом выдавил я. - Наказание Божие и есть.

- Да уж... Тоже, однако, толковое оправдание. - Полковник взглянул сквозь ели на ясное небо. - Впрочем, тоска и ностальгия - это все земное... Там не будет... Николай Аристархович, - он вдруг снова повеселел, - берите меня с собой в Полинезию братом милосердия. - И он напугал коней залпом смеха. - Сгожусь выдирать зубы вашим каннибалам!

Положение дел было таковым, что я принял его просьбу всерьез:

- Сожалею, полковник. Я теперь - в Рим.

- В Рим?! - Полковник весь повернулся в седле, посмотрел на меня загадочно. - У вас это что, мечта такая?

- У меня там теперь батюшка с матушкой, - осторожно признался я. - Чудом успели...

- Видать, и впрямь все дороги теперь ведут в Рим... Ай, счастливый вы человек! - сказал полковник и отвел взгляд. -Понятно, почему вы живы. Молитвами матушки...

- Однако мой брат был расстрелян как заложник. - Мне самому показалось, будто этим я хочу успокоить полковника.

Чагин помолчал и спустя минуту произнес негромко:

- Что ж... Вашему брату-мученику теперь куда лучше, чем всем нам. Уверяю вас.

Наш путь длился до полудня, свод небес весь сиял. В полдень на лицо Чагина легла тень.

Я нарочно поотстал немного и с тревогой глядел ему в спину. Он держался в седле очень прямо, но это была какая-то обреченная прямота осанки. Решившись развеять его сумрачные мысли, я снова завел патефон про своих папуасов, полковник кивал и улыбался благодарности ради.

- Впрочем, это верно, - внезапно сказал он и неясно посмотрел на меня. - Не пора ли нам устроить маленький привал, согреть холодеющие члены?

- Мы намеревались успеть засветло... - неуверенно напомнил я.

- Разумеется. Должны успеть, - уверенно сказал Чагин. - Эта местность мне уже знакома.

Он осмотрелся и строго приказал:

- Привал. То бишь англицкий ланч.

Спустя четверть часа разгорелся костерок, мы немного оттаяли и зашмыгали носами. Полковник достал из-за пазухи фляжечку в кожухе, отвинтил крышечку, и подал мне флажку с приказом:

- Ровно один глоток, остальное на худой час.

Из флажечки великолепно ударило в нос, а горло сладостно обожгло прекрасным ромом. Я размазал костяшкой пальца слезы и почувствовал прилив