Шрифт:
Закладка:
Кто-то бьет в колокол – бом-бом-бом, и часы не смолкают, вечно тикают. Я шагаю по комнате им в такт, мои шаги отмеряют ритм. Тик-так. Тик-так, и так день за днем.
Кто-то принимается петь пронзительно-дрожащим голосом. Это не у больных, а с другой стороны.
– Птичка-певунья в золотой клетке[2], – заливается она. – Услада – глядеть на нее. Почудиться может, счастливо живет… ла-ла-ла…
Это пианино? Я стараюсь не дышать. Да, пианино, и кто-то играет на нем из рук вон плохо. То есть у нее в комнате есть пианино?
– Ла-ла-ла-ла-ла… – Певица делает глубокий вдох перед тем, как выдать очередную трель.
– Замолчи! – кричу я. Должно быть, ее тоже перевели в отдельную комнату, как и меня. В отдельную комнату с пианино.
– Ее красота ушла с молотка, – дребезжит она, – за златом набитый кошель…
До высокой ноты ей точно не дотянуться.
– Замолчи! – Я стучу ей в стену. – Ты даже слов не знаешь!
– Птичка-певунья в золотой клетке…
– Хватит! – Продолжаю молотить кулаками по стене, но пение продолжается как ни в чем не бывало. Чтобы хоть немного ее заглушить, начинаю петь «Апельсины и лимоны»[3]. Я стараюсь петь как можно громче и на последних строках уже перехожу на крик.
– Со свечкой в кровать я тебя провожу. Острым мечом я должок твой взыщу…
Какое-то время тишину не нарушает ничто, а потом начинаются рыдания. Да она окончательно спятила…
– На что ты кричишь?
За моей спиной стоит Слива. Она уже закрыла за собой дверь, а я и не услышала. Мои руки дрожат при мысли о том, как долго она могла здесь стоять.
– Больная из соседней палаты все не унимается и поет, – отвечаю я.
– Из соседней палаты?
– В той комнате. – Я указываю на стену. – Там.
Она пристально смотрит в стену и хмурится.
– Ну так там только чулан с метелками.
– Значит, она в том чулане, да?
Слива кивает с полуулыбкой и напевает «Апельсины и лимоны».
– Мы часто пели ее, когда я была малышкой. – Она кладет на стол чашку и печенье. – «Сент-Мар-тин все звонит: свой фартинг мне неси!»
Это всего лишь завтрак. Нет никакого повода для такой дрожи, совершенно никакого.
Уходит она, лишь добравшись до строки «Теперь звонит Степни-и-и». На этот раз она точно вышла – слышно, как ее пение разносится на весь коридор.
Я прижимаюсь ухом к стене. Это та больная так громко дышит? Кто-то дышит. Может, она сейчас точно так же прижимает ухо к стене, как и я? При этой мысли я отскакиваю от стены, только подумать, что ее ухо так близко от моего!
– Я знаю, что ты в чулане для метел! – кричу я. – Они знают, где ты прячешься!
Она снова ударяется в слезы, рыдает так, будто ей сердце разбили, и нет конца ее слезам. Ненавижу эти рыдания. Ненавижу.
Подбородок застает меня врасплох, когда я снова разглядываю рощу вдалеке.
– У тебя сейчас сеанс гипноза, – говорит она. Наверное, мои глаза округляются, потому что она добавляет: – Сегодня четверг.
Я сажусь на тот же стул с изогнутыми подлокотниками. Подбородок устроилась за моей спиной. Ей ничего не стоит сомкнуть руки вокруг моей шеи и задушить меня. Готова поспорить, она думает об этом. Буквально чувствую, как эти мысли волнами поднимаются в ней.
Диамант указывает ей на стул возле стены.
– Прошу вас, садитесь.
Может, он тоже угадывает ее мысли, как и я. Мы с Диамантом настроены одинаково. Мы оба понимаем такие вещи.
Диамант делает какую-то запись в бумагах, переворачивает страницу.
– Предлагаю сегодня ограничиться небольшим сеансом гипноза.
От одной мысли об этом меня бьет дрожь. Что бы ни произошло тогда, оно было достаточно ужасным, чтобы уничтожить мой разум. Наверное, я совершила что-то настолько порочное, что потеряла рассудок.
– Расслабьтесь, Мод.
Пальцы сжимают юбки, трутся о грубую шерсть. Он не может увидеть, что происходит в моей голове. Никто не может, даже я. Сердце не должно колотиться с такой силой, чтобы в ушах стучала кровь.
– Все пройдет очень быстро и легко, – продолжает он. – Вы будете чувствовать себя самой собой.
От страха к горлу подкатывает тошнота. А если я вспомню? Вдруг я правда вспомню?
Доктор пододвигает себе стул и садится передо мной.
– Если вам удобно, можете не вставать.
Конечно же мне неудобно, особенно когда любопытные глаза доктора пытается заглянуть в мой разум, в его самые потайные уголки.
– Когда вы вернетесь в прошлое, вы расскажете мне, что увидите и какие чувства у вас это вызывает.
Я ничего ему не расскажу. Пожалуйста, пусть я ничего не вспомню. Пусть мои погребенные и забытые секреты покоятся там, где им место.
Краем глаза я вижу медсестру – она стоит спиной к нам и бросает что-то в ведро.
Диамант достает серебряное кольцо из кармана жилета и надевает его на кончик указательного пальца.
Я оборачиваюсь, чтобы посмотреть на сестру, но там никого нет. Наверное, это все тени от ветвей деревьев, что колеблются снаружи. Диамант наверняка заметил бы медсестру, швыряющую в ведро окровавленные инструменты, расплескивая воду на пол.
– После сеанса вы проснетесь освеженной и спокойной, – говорит он, качая пальцем перед моим лицом наподобие метронома. Кольцо переливается, блестит. – Смотрите на кольцо.
Медсестра снова здесь, но теперь я знаю, что она не может быть настоящей. На полу вода, окровавленная вода – тоже не настоящая.
– Мод. – Диамант щелкает пальцами. – Сосредоточьтесь на кольце, пожалуйста.
Окровавленная вода почти исчезла, впиталась в половицы. Будто ее и не было.
– Кольцо, – напоминает Диамант. Оно движется вперед и назад. Вперед – назад, блестит на свету. Это падающая звезда, бриллиант.
– Кроме него, нет ничего больше, в целом мире, – говорит он. – Только кольцо. – Туда – сюда, снова и снова. Я стараюсь оторвать от него взгляд, но не могу. Спокойный голос отчетливо слышен, и я все еще в сознании. Гипноз не сработал. От облегчения мне хочется рассмеяться, но не получается выдавить ни звука, и глаза все еще неотрывно следят за этой звездой – влево, вправо, влево, вправо – будто связанные с ней невидимой нитью.
– Когда я начну отсчет, вы почувствуете, как веки тяжелеют, вам захочется закрыть глаза.
Я не закрою. Я не закрою их.
– Когда я досчитаю до десяти, вы полностью расслабитесь. Один.
Глаза тяжелеют, но я держу их открытыми.
– Два.
Глазам больно. Я так устала, что…
