Шрифт:
Закладка:
И вдруг, когда я останавливаюсь у одного из стендов, вспоминаю картинку из новостей.
"Константин Ильич, — спрашивала тогда корреспондент местного канала, — вы выделили спонсорскую помощь на ремонт первой городской больницы".
Точно! Это был определенно тот мужчина. И он был знаком с моим отцом? Слабо верится. Но зачем ему лгать? И тем более предлагать помощь не только на словах, но и деньгами?
Не важно! Не стоит сейчас об этом думать. Лучше отправиться к Иришке и ждать новостей о маме. Не знаю, как с правилами посещения, но я готова сидеть в приемном на неудобном стуле, лишь бы ничего не пропустить.
Я открываю дверь палаты, где была сестренка, и тут же оседаю на пол. Кровать пуста, даже постельное белье убрано.
— Эй, деточка, — кто-то трясет меня за плечо, но я только мотаю головой.
— Де-девока, — пытаюсь сказать сквозь истерику.
Боже, ну не надо так со мной! Я же не выдержу.
— Эй, тихо, — все тот же женский голос.
Я не вижу лица, но перед взглядом мелькает бейджик с надписью "медицинская сестра".
— Девочка в порядке, поэтому ее и перевели в детское отделение. Немного там полежит под присмотром, а потом поедете домой.
Дом… А есть ли он теперь у нас? Пустая квартира, где нет запаха маминой еды и отцовского смеха, вряд ли может считаться домом. Я не представляю, как вернусь туда, где все напоминает о том, как мы были вместе счастливы.
— Господи, вот ты где! — слышу за спиной взволнованный голос Вики. — Мы тут с Максиком кое-что купили для Ирки. Зубная щетка, паста, мыло, пижама. Что нашли в ближайшем магазине.
Я поднимаюсь, вытирая слезы, и повторяю себе снова: "С Иришей все хорошо".
— Спасибо, — забираю протянутый пакет. — Вы с Максом поезжайте, я позвоню.
— Может, и ты с нами? — предлагает Вика. — Или мы останемся с тобой?
— Я попробую договориться… — только начинаю, как меня перебивает медсестра:
— Только дети до пяти лет могут ночевать с родителями. Увы.
— А если мы договоримся? — появляется из-за Викиной спины Макс.
Его договоримся означает одно — деньги.
Медсестра, которой мы годимся явно в дети, если не во внуки, качает головой и говорит:
— Нет просите, с этим строго.
И я всю ночь схожу с ума в приемном. О маме ни слова — врач, который оперировал, появится только утром. В детское отделение из приемного отказываются звонить, как я ни умоляю.
— Если уже в соседнем корпусе, то все хорошо, — стандартный ответ.
А я даже не представляю, как там Иришке страшно и одиноко. И я в этой неизвестности просто тону.
Под утро уже путаю реальность с галлюцинациями. Или это не они, а я просто дремала? Все происходящее вокруг смазывается, перестает восприниматься. Слава богу, что меня никто не трогает. Я сижу в углу, прислонившись головой к кофейному аппарату, и считаю минуты.
Наконец часы показывают восемь, и на стойке регистрации что-то отмечает мужчина, слова которого я слышу:
— Как моя больная? Та, которая после ДТП?
Поднимаюсь и почти бегу к нему, пока он не ушел в ординаторскую.
— Извините, — хватаю его за руку, — как моя мама? Вы же ее оперировали?
Может, это было не единственное ДТП, но больше в неизвестности я не могу.
— Лазарева? — смотрит на меня врач.
— Да, — киваю я.
— Все после обхода. Спросите в регистратуре через час.
Почему они все такие бездушные? Так и хочется закричать, чтобы хоть кто-то услышал меня. Надо было принять помощь Макса — может, с деньгами все бы стали сговорчивее.
Выхожу на улицу, оглядываясь. Вчерашних журналистов нет. Иду к той же скамейке, скрытой от глаз, и достаю из сумочки телефон. Разряжен. Даже не попросить Вику приехать. А ведь больше и звонить некому. У папы родни никакой не осталось. У мамы, кажется, брат в Израиле, и они давно не общались.
Я одна… И все надо делать мне.
— Похороны… — выдыхаю устало, со стоном.
— Соболезную, — слышу сбоку и открываю глаза.
Рядом стоит мужчина и протягивает мне дымящийся стаканчик. Второй держит в другой руке и делает глоток из него.
— Извините, мы знакомы? — спрашиваю, нахмурившись.
— Нет. Но я вижу, что вам плохо.
И такая улыбка, что хочется улыбнуться в ответ. Но на дне зрачков плещется тоже какая-то затаенная боль. Совсем свежая, еще сочащаяся кровью.
— Спасибо, — аккуратно принимаю я стаканчик. — Меня зовут Диана, — представляюсь, будто почувствовав рядом родственную душу.
Мужчина садится рядом.
— Тео.
— Тео? — спрашиваю, вскидывая брови.
— Теоман. Но все зовут именно Тео, — поясняет он.
— Красивое имя, — замечаю я. — Неожиданное и редкое.
Вздохнув, я делаю глоток горячего напитка, мысленно напоминая себе, что я должна держаться. Если не ради себя, так хотя бы ради сестры и мамочки. Которым я безусловна нужна. Тем более сейчас.
Мужчина молчит, у меня же перед глазами всплывают картины вчерашнего утра. Когда я, узнав, что поступила в университет, прыгала от счастья. А моя семья радовалась вместе со мной. Поддерживала.
«Я горжусь тобой, доченька», — папины слова тяжестью застревают в груди, в горле образовывается колючий комок. Мне становится душно. Втягиваю воздух носом, стараюсь отогнать подступившие к глазам слезы. Я должна… Я обязана быть сильной.
— Все нормально? — слышится прямо у уха.
Поворачиваюсь, встречаюсь с новым знакомым глазами. Взрослый мужчина. Лет тридцати или, возможно, даже больше. Скольжу по нему быстрым взглядом и понимаю, что он не просто мужчина. А богатый, обеспеченный и очень даже впечатляющий. Интересно, что ему понадобилось рядом со мной? Рядом с растрёпанной, с заплаканными глазами девчонкой, которая сейчас выглядит не лучше нищенки.
Или это всего лишь совпадение?
— Все хорошо, — отзываюсь слабым голосом. — Простите, мне нужно идти.
Встать я не успеваю, потому что Максим останавливается рядом с лавочкой, здаровается:
— Доброе утро, — говорит он мне, но взгляд сфокусирован на моем собеседнике. — Как ты, Диан?
— Хорошо, спасибо, — искренне благодарю я. Они с Викой со вчерашнего дня постоянно рядом. Даже не знаю, как я справилась бы без их поддержки.
— Надеюсь, мы ещё встретимся, — хриплый шепот вибрацией проходится по всему телу. Я хмурюсь от непонятного мне ощущения. Тем временем мужчина встаёт и уходит.
