Мужчина уставился на меня, в глазах разлился холод, предупреждая об опасности темы.

— Какую тайну?

— Что ты женат.

Он усмехнулся, допил вино одним глотком, протянул мне бокал, требуя забрать.

— А это разве тайна была? Не помню, чтобы скрывал.

Встав, я забрала бокал, поставила его на журнальный столик.

— Возможно, не скрывал, но и не говорил. А я спрашивала. — У меня получалось говорить деланно равнодушным тоном, несмотря на то что тревога разрасталась и не выходило никак ее подавить.

— Да? Не помню такого. Что ты там на ужин приготовила?

Я снова уселась на подлокотник кресла, показывая, что о еде и не думаю.

— Макс, я серьезно. Для меня это важно.

— Да срать мне, что для тебя важно. Пойдем есть, я голодный.

Он уже начал закипать. Опасная ситуация. Но отступать мне некуда, придется рискнуть.

— Нет, давай сначала все выясним.

Решетников грязно выругался, резко поднялся на ноги.

— Терпеть этого не могу! Эти ваши вечные женские истерики. Да, Марин, я женат. Дальше-то что? На что это вообще влияет? Хочу спать с тобою, сплю. Надоешь, выкину вон. Что не так? Какие у тебя претензии?

— Я не хочу так. Я тебя люблю и поэтому вижу логичный исход: мы с тобой поженимся.

Позиция обозначена, Рубикон пройден, я замечательно держусь, с королевским достоинством. Вот только зерно дурного предчувствия все раздувается, заполоняя сознание.

— Что? Ты напилась или ширялась тут, пока меня не было? Охренела?

— Я так вижу, Макс. Тебе придется выбрать.

Мужчина будто поперхнулся воздухом, побагровел, глаза почернели от бешенства.

— Мне? Выбрать? Ты вообще в своем уме, дура? — закричал он.

Стремительно приблизившись, он схватил меня за плечи, рывком заставил подняться. Бокал выскользнул из рук, упал в кресло, вино, расплескавшись, залило обивку. Но мы оба не заметили этого. Я пыталась вырваться, потому что руки мужчины сдавили до боли, он же глядел на меня с яростью, явно не контролировал ее, потерялся в ней. И от этого становилось еще страшнее. Я вывела его из себя… И понятия не имею, что он сотворит. Никогда раньше не сталкивалась с таким Решетниковым, что делать не представляла…

— Макс, пусти…

— Ах ты ж сука! Выбрать! Мне! Как вообще додумалась ставить мне какие-то условия? Кто ты вообще такая? А? Ты просто подстилка! И открою тебе Америку — дешевая подстилка! Я знал шлюх и подороже тебя, и получше. И главное — посговорчивее. Эти бабы знали свое место, а ты вот забыла!

Он разжал хватку и резко толкнул меня. Я врезалась в косяк, спину пронзила боль.

— Ты ошалел? — вскрикнула, в ужасе оглядывая мужчину: его перекошенное от злобы лицо, сжатые кулаки.

— Заткнись, — он подскочил ко мне, лицо обожгло хлесткой пощечиной.

Я будто захлебнулась в панике, льдом спеленавшей дрожащие и ослабевшие руки и ноги, в беспомощности, в невозможности сделать вдох, издать звук. В голове помутилось, к горлу подкатила тошнота. Решетников ухватив меня за руку выше локтя (пальцы с силой впивались в плоть, оставляя следы) и поволок в спальню. И я не могла сопротивляться.

— Дрянь. Мразь. Ты никто, поняла. Шлюха и гадина, — шипел он. Бросил меня на кровать. Навалился сверху. — Ты кукла. Секс-игрушка. Я плачу за все: за твою жрачку, за твои шмотки, за твои йоги, танцы, ногти, волосы и прочую штукатурку. А ты просто раздвигаешь ноги тогда, когда мне надо, и столько раз, сколько я хочу. Ты слышишь? Слышишь, дрянь?

Новая пощечина. Мой всхлип-вскрик. Дрожащая и слабая рука, которая пыталась оттолкнуть мужчину. Смотрела в его отрешенное, ожесточенное лицо, в пустые ледяные глаза, и все внутри стыло, раскручивалось бескрайним ужасом. Что? Что он со мной сделает?..

— Я сейчас жестко трахну тебя, и это будет тебе хорошим уроком, Марина. А утром ты соберешь свое шмотье и уберешься отсюда. Позвонишь через неделю. Если остыну, то вернешься обратно. А нет, так пойдешь к черту. Поняла? — Он тряхнул меня так, что клацнули зубы, а волосы залепили лицо.

— Ты поняла меня?

— Да, — прохрипела через силу, едва сдерживая слезы. — Да! Прошу, не надо…

Решетников отпустил мои плечи, привстал, взялся за ремень брюк. У меня получилось отползти, сжаться у изголовья. Хотела заговорить, попробовать успокоить мужчину, но опередила громкая мелодия его мобильного, оставленного в гостиной.

Максим замер, выматерился.

— Это Щеткин наверняка. Я отвечу. А ты раздевайся и жди!

Он ушел, через мгновение услышала его отрывистое «да», затем — звук открывшейся двери на лоджию. Сидела, бездумно уставившись в одну точку, словно в полном мраке. Болела голова и тело, горело лицо… И не верилось, что все случившееся не бред. А потом в моей голове как будто лопнула струна, звеня, разбивая безвременье, опустошение.

Все кончено. Все к собачьим чертям кончено. И чем быстрее я это осознаю, приму, тем быстрее и эффективнее начну действовать.

Развернувшись, свесила ноги с постели, встала. Мышцы дрожали, плохо слушались, но усилием воли заставила их работать. В сознании уже выстроился четкий план.

Сегодня воздала настоящую хвалу своей аккуратности. Только благодаря тому, что всегда педантично относилась к хранению вещей и распределению их в шкафу, получилось так быстро собраться. Две пары джинсов, шорты, три футболки, простое платье, нижнее белье, любимая шелковая пижама заполнили один отдел сумки, в другой я положила косметику и средства для ухода. Стянула с вешалки теплый кардиган, схватила клатч, где лежала пачка наличных (додумалась снять вчера тридцать пять тысяч, не бог весть что, но пока можно перебиться), добавила туда двадцать две тысячи из заначки, выложила банковские карты (он все равно их заблокирует сразу же), ключи от квартиры и, горько вздохнув, ключи от ставшего любимым вишневого Fiat Seicento.

Повернулась, бросила взгляд в зеркало. От уверенной в себе и красивой Марины Королевой осталось лишь ее подобие. Красные от ударов щеки, расплывшаяся помада, светлые растрепанные волосы, и широко распахнутые глаза, в которых застыли ужас и потерянность.

Сбегаю, как жалкая неудачница. Ухожу, теряя все, что долго выстраивала. Покидаю этого мужчину, потому что он определил мне