Но Мюрин не успела и рта раскрыть, чтобы пообещать то, что собиралась: всё, что ни пожелал бы владыка мира под холмами.

— Дозволь мне взять твой меч, Нуаду Аргатлам, и я легко прогоню чужаков, — опередил её Конн. — Сегодня ночь Самайна, и кому, как не предводителю Великого гона, собирать кровавую жертву?

Нуаду явно собирался возразить, Мюрин прочитала это в его взгляде, но и ему не дали заговорить.

— Возьми же его, величайший из королей! — Женщина, сидевшая по левую руку от Аргтлама, поднялась на ноги и протянула через стол меч в богатых ножнах. Правитель дёрнулся, схватился рукой за бок, где мгновение назад находилось волшебное оружие. Бросил на черноволосую красавицу гневный взгляд, но смолчал, да и взор вскоре спрятал за улыбкой. — Ты носишь имя Сотня Битв в память о тех, что выиграл, так одержи ещё одну победу при Теркайле. Но тот, кто ведёт чужаков, мой. Помни.

Женщине Конн поклонился с явным почтением и принял оружие, а та отступила на полшага назад — и захлопали крылья сотни воронов, разлетевшихся в стороны. Мюрин заслонилась от летящей прямо в лицо птицы — но не ощутила даже дуновения ветра.

Пока мужчина прилаживал ножны, а после — говорил с какими-то подоспевшими людьми или сидами, она стояла на том же камне, не зная, что предпринять дальше. Запрет ступать на траву прозвучал ясно, и Мюрин не собиралась его нарушать, но что делать ещё? О ней словно забыли все вокруг. Филид снова заговорил, Нуаду смотрел на него, а не на гостей, да и Конн был слишком занят.

Всё же он оказался тем легендарным королём, которого она вспомнила. Почему не назвался и не позволил ей назвать имя? Почему вызвался помочь, не попросив ничего взамен? Отчего он вообще оказался здесь? Кто он теперь? Говорили, всадники, скачущие с Великим гоном, прокляты не сходить с сёдел до самого конца мира. Сиды обманули его?..

— Мы бываем лживы, но бываем и честны, — прозвучал за плечом глубокий, мягкий голос черноволосой женщины. — Конн Кеткатах сам сделал выбор, сам предпочёл седло и коня.

Мюрин обернулась — но никого не увидела. Лишь покачивалась ветвь старого орешника под весом ворона, невозмутимо чистившего перья.

Орешника, которого не было здесь ещё мгновение назад. Горели костры, стояли столы на мягкой траве, но вот — позади густой тёмный лес, а звуки пиршества далёкие и неясные, словно сон.

— Что хочешь сказать ты, госпожа? — неуверенно обратилась Мюрин к ворону.

Ответом ей стал звонкий смех — опять за спиной.

— Король может уйти. Если сумеет, — проговорила она вкрадчиво. — Если захочет, если поймёт.

Мюрин вновь обернулась — и голоса сидов стихли вовсе, она нашла себя посреди леса. Камень, на котором она стояла, был тот же самый, но над головой шелестели ветви, и темнота скрыла ворона и весь остальной мир. Пахло сырой дубовой корой и прелыми листьями.

— Почему ты согласна его отпустить? — спросила Мюрин у темноты, больше не крутя головой: ясно же, бесполезно, всё шутки сидов!

— Нетрудно ответить. Он устал, а я нашла нового предводителя Великого гона. Зачем держать при себе старого? Но он хорошо нёс свою службу — и прежде, и сейчас, я довольна и не желаю ему зла.

— Я могу помочь ему? Как?

— Умная девочка. — Вновь негромкий, вкрадчивый смех. — Для верхнего мира он умер, но нижний для него открыт, надо лишь сделать шаг. Хочешь помочь — последуешь за ним.

Ветер вдруг ударил в лицо, швырнул пригоршню палой листвы. Мюрин зажмурилась — и вновь открыла глаза на том же холме, рядом с теми же сидами, а черноволосая женщина снова сидела по левую руку от короля, не глядя в сторону растерянной девушки. Словно привиделось, словно ничего этого не было. Но ноздри до сих пор щекотал запах старой дубравы, а в ушах звучал красивый женский смех…

Отвлекая от мыслей, Конн вновь подхватил её на руки.

— Кто она? — спросила Мюрин, хотя и без того уже знала ответ. — Та, кто дала тебе меч Нуаду?

— Морриган.

Пир продолжался. Для тех, кто веселился здесь, как будто не существовало ничего больше, и пиршество это виделось бесконечным, словно в рассказах филидов о Волшебной стране, в которой нет ни горестей, ни забот. Неужто кто-то из них бывал на таком пиру? И неужто именно так проходит жизнь Племён богини Дану?..

— Конн, а как живут сиды? — спросила Мюрин.

— Почти как люди, — был ей ответ. — Те же беды, те же радости.

Необычной оказалась та поляна, на которой ждали лошади, свита короля и огромные чёрные собаки. Словно невидимая черта разделила её на две неравные части, и на одной невысокая мягкая трава блестела свежей росой, а на другой — сухие осенние стебли сковал иней. Позади осталось хмельное веселье и праздник, тепло костров и громкие голоса, а впереди — скрипели на ветру старые деревья, сбросившие листья.

— Не бойся, Мюрин, — сказал Конн, поставив свою ношу на опад по ту сторону незримой границы. Только теперь девушка поняла, что в землях сидов было куда теплее, и зябко закуталась в плащ. — К рассвету всё будет кончено, а рассвет близок.

Он улыбнулся и отвернулся к конюху, который подвёл белоснежного коня.

Мюрин окинула взглядом поляну. Вот пугающий Фер Фи громко смеётся, запрокинув голову, какой-то шутке, и сидит расслабленно, уверенно. Вот другой мужчина проверяет оружие — спокойно и деловито, напоминая тем отца. Вот двое оживлённо спорят, размахивая руками; не то вспоминают что-то, не то предвкушают грядущую битву. А вот конюх держит ещё одного вороного под седлом, да только всадник его где-то замешкался…

«Хочешь помочь — последуешь за ним», — слова могущественной Морриган то ли возникли в голове, то ли принёс их ветер, и Мюрин отбросила сомнения.

Никто не успел её остановить — да никто и не попытался бы, кроме Конна, есть ли им дело до смертной! Мгновение, и вот уже она в седле, и слуга без пререканий выпустил поводья, а по плечам разлилось густо-алое — словно окатило свежей, тёплой ещё бычьей кровью, и холод отступил: колдовские одежды стали для него непреодолимой преградой.

— Что ты наделала, девчонка! — Осаженный твёрдой рукой белый конь вздыбился рядом, а глаза короля