…Как бы то ни было, маленький Винитар выспросил у бабушки о состязании ста полотнищ, и она ему растолковала, что к чему, ведать не ведая, каким образом внуку со временем пригодится её вразумление. А мальчишка молчал не только до самого возвращения домой, но и дома терпел ещё не менее десяти дней, выжидая, пока от походников о его «жениховстве» прознает уже всё племя Закатных Вершин и людям постепенно надоест болтать языками. Никто не оценил его терпения по достоинству. Даже бабушка, потому что она жила очень уединённо и в родовом доме появлялась исключительно редко, а сам он, решив быть взрослым мужчиной, к ней за советом и утешением не побежал.

И вот настал день, когда за столом во время вечерней трапезы никто ни разу не проехался по поводу Винитара: у людей появились иные поводы для веселья. Тогда-то, мысленно помянув трёхгранный кремень Туннворна и укрепив тем самым свой дух, мальчик поднялся со скамьи. И громко, на весь дом, обратился к самому злому и заядлому корабельному острослову, всех крепче донимавшему его в плавании. Это был молодой комес, занимавший, при всей своей молодости, одно из почётных мест за столом – всего на три подушки ниже вождя, по правую руку. Винитару потребовалось изрядно напрячь голос, чтобы его услышали, но он справился. Он сказал:

«Ты поступал со мной, Аптахар, так, как поступает только трус, уверенный, что его не посмеют оскорбить или ударить в ответ. Посмотрим, каков ты будешь герой, если у меня найдётся чем отплатить. Пусть будет мне свидетелем огонь этого очага: да не обогреет он меня больше, если я не вызову тебя на состязание ста полотнищ и не посрамлю тебя перед лицом людей и Богов, отстаивая свою честь!»

Он не стал заговаривать об этом на корабле, потому что там дело кончилось бы лишь очередным подзатыльником, да ещё, чего доброго, прилипло бы прозвание не только недосиженного жениха, но и поединщика, опять-таки недосиженного. Другое дело дома, когда за столом собрались не только воины и под кровом полно женщин, не пропускающих мимо ушей ни единого слова. Поди отмахнись от сотворённого по всем правилам вызова. Самого потом заклюют.

Аптахар, ничего даже отдалённо подобного вовсе не ожидавший, поперхнулся пивом и закашлялся, силясь вздохнуть. Сидевшие рядом принялись со смехом хлопать его по спине, и надо сказать, что более слабого человека эти шлепки просто сбросили бы с покрытой подушками лавки, но Аптахар даже прокашляться сразу не смог, и вместо него Винитару ответил сам кунс:

«Сядь, недоносок! Ты, верно, только что вынул свой язык из непотребного ведра, так засунь его обратно и не болтай попусту о вещах, которые тебе не по умишку! Сядь, я сказал, а не то я сам тебя выдеру!»

Тут уж никто не стал хохотать. Угроза на самом деле была страшная. Тяжесть кунсовой руки никакому сомнению не подлежала. Как и то, что на сына он её поднимет без особых раздумий. Кто-то даже потянул Винитара за руку, побуждая подчиниться и сесть, но мальчишка, понимая, что отступать некуда, руку выдернул. Он знал: если сейчас пойти на попятный, о воинском достоинстве можно будет больше не помышлять. Лучше сразу переселиться в жилища рабов, пасущих стада. Как ему потом говорили, он стал белей овечьего сыра, лежавшего на столе. Он сказал:

«Коли так, значит, мне останется только обратить против Аптахара непроизносимые речи. И тогда пусть он либо убьёт меня за них, либо признает, что он и есть таков, как я стану о нём говорить, и уберётся с этого острова навсегда!»

После таких слов все разговоры за столом быстро замолкли. Люди окончательно поняли, что потешаться над мальчишеской выходкой сына кунса им не придётся. Непроизносимые речи были ритуальным злословием, редко употребляемым из-за своих страшных последствий: оттого их так и называли – непроизносимыми. Мужчина объявлялся в них не-мужчиной-не-женщиной, созданием, не имеющим естества, а значит, не способным к правам и обязанностям, присущим полноценному человеку, к какому бы полу тот ни принадлежал. И это была не обычная, каждодневно звучащая ругань, подразумевающая женское распутство или ущербность мужского достоинства. Что ругань? Отведя душу, оскорбитель и оскорблённый порою отправляются вместе пить пиво. Это же были древние, самим временем отшлифованные слова, ничего бранного вроде бы не содержавшие, но, будучи произнесены, они не развеивались по ветру, как простая изустная мусорщина, но оставались грозно висеть над человеческими головами, не допуская ни выкупа, ни словесного примирения, и в отплату за них испокон века принималось только одно – смерть.

Вот какое поистине последнее оружие пустил в ход доведённый до крайности Винитар. Все стали смотреть на кунса. И кунс, подумав, вынес, пожалуй, единственный приговор, который ему оставался.

«Я не допущу, чтобы из-за прихоти балованного сопляка кров и очаг моих предков осквернили непроизносимые речи, – сказал он, с нескрываемым отвращением глядя на сына. – Ладно, будет тебе твой поединок. Чего доброго – поумнеешь!»

«…Или помрёшь, невелика будет потеря», – почти наверняка добавил он про себя. Однако то, что не высказано вслух, навсегда остаётся в области предположений. Тут люди могут только гадать.

Утром, едва из моря выглянуло солнце, Аптахар и сын кунса обнажёнными встали на морском берегу. Остров Закатных Вершин лежал гораздо севернее острова Старой Яблони, и если там ещё расставляли в погребах последние выстланные соломой корзины с яблоками, – здесь снежные шапки гор уже начали неудержимое движение вниз, а по краю прибоя на камнях вовсю намерзал лёд.

Едва не всё племя собралось смотреть поединок. Кунс Винитарий был среди немногих, кто не явился на берег. Наверное, тем самым он хотел показать, что исход состязания был ему безразличен. Зато Винитар с изумлением увидел на берегу свою бабку Ангран. Старуха стояла очень прямо, скрестив на груди руки, и, как ему показалось, взирала кругом даже с некоторым злорадством. А вот у Аптахара, наоборот, вид был неуверенный и смущённый. Нет, конечно, предстоявшее испытание его не пугало. Правильного морского сегвана вообще очень трудно пронять чем-либо, имеющим отношение к холоду и воде. Но на берегу собралось полным-полно женщин, и они уже начали насмехаться над взрослым мужчиной, вышедшим состязаться с мальчишкой. При этом мужественность Аптахара подвергалась языкастыми сегванками самому пристальному и, конечно, весьма непочтительному рассмотрению.

В конце концов молодой комес не выдержал.

«Любой из вас покажу, – рявкнул он, – затупился или нет мой клинок! Ну? Которой невтерпёж?»

«Нет уж, – со смехом отозвались женщины. – Лучше мы подождём,