И вот однажды сижу я с отцом, потому что у нас кой о чем беседа, как вдруг является колдунная женщина и сразу же заявляет жалобу, говоря: «Моя соседка сказала мне “ведьма”, а это для меня тягостная обида, и вот я хочу убить ее сына, от которого она зависит, как от кормильца, потому что других кормильцев и родственников у нее нет, и это будет ей отомщение, и она проживет всю жизнь до смерти в скорби и голоде — за тягостную обиду». Колдунная женщина закончила жалобу и спросила родителей про их решение, а они подумали каждый отдельно, потом подумали сообща, или вместе, и минут через пять приказали жалобщице убить единственного сына обидчицы. Едва получивши этот приказ, жалобщица отправилась его выполнять, а я, как только услышала про убийство, страшно удивилась и сказала отцу, что «Это грех», а потом объяснила, что «Ты обрек на смерть от убийства единственного кормильца несчастной матери». А он мне ответил: «Я давно уже знаю, еще до того, как ты мне сказала, что это грех или даже хуже, но я кормлюсь от греховных дел, а значит, и ты от них тоже кормишься, потому что я — твой отец и кормилец». Так он сказал, да еще и добавил: «Я не страшусь Господнего наказания, потому что давно уже ему доказал свою любовь к греховным делам, и мне уготован вечный огонь — самый горячий из всех огней. А в Последней Воле, или Завещании, я передам тебе перед смертью зло, за которое полагается вечный огонь, как своей единственной и законной наследнице». Но едва он сказал про Последнюю Волю, в которой мне завещается все его зло, я наотрез отказалась от Завещания.

Через несколько дней мои отец и мать удалились в самую укромную комнату и начали обсуждать в ней тайными голосами мое убийство Для субботней трапезы, потому что на каждом колдунном собрании кто-нибудь из собравшихся жертвовал свою дочь для всеобщей трапезы, и пришла наша очередь, и мои родители решили между собой, что они приготовят из меня угощение, чтобы не нарушать колдунные обычаи. А мне об этом тайном решении родители, конечно же, сообщать не хотели, чтобы я не вздумала убежать из дому. Но они совещались вечером, в темноте, а поэтому не видели, что я к ним подкралась, и мне удалось услышать их разговор, и я узнала назначенный день, в который меня собирались убить. И вот, значит, за три дня до убийства к нам потянулись маги и чародейки, чтобы полакомиться дочерней трапезой.

Но моя бабушка из Безнадежного города, или Пятого города духов, которая ввержена в вечный огонь за маленькую ошибку по отношению к Е. В. (Его Величеству) Королю духов, открыла мне тайну, как стать Сверхдевой — еще до ввержения в вечный огонь. Так чтр наутро в день моего убийства я обернулась невидимой птицей, невидимо сказала родителям «До свидания» и отправилась жить в Безымянный город, где обитают одни только женщины, а родителям с тех пор если и показываюсь, то заранее превращаюсь в Постороннее Существо, потому что они меня всюду ищут и, если разыщут, непременно убьют — у них дель нету других дочерей, чтобы угостить собрание трапезой, которую они же когда-то и учредили, чтобы лакомиться колдунными дочерями, а теперь не могут просто так отменить: слишком у многих дочери уже съедены, и мои родители мучаются от мысли, что они не выполнили колдунный долг, хотя их очередь состряпать дочку и угостить собрание давно пришла.

Ну а я, мой земной и любимый муж, могу превратиться в любое существо с помощью сверхъестественного дара Сверхдевы — хоть прямо сейчас, на этом вот стуле, где я сижу с тобой после обеда.

Едва она открыла мне тайну про дар, я попросил ее во что-нибудь превратиться — дескать, меня это очень интересует. Она сказала: «Смотри внимательно» — и вмиг обернулась антилопой с рожками. Я ее погладил, а она стала львицей и несколько раз на меня нарычала, так что я испугался ее до полусмерти. Потом львица превратилась в змею и ласково обвилась вокруг меня кольцами — тут уж я напугался просто до смерти, особенно когда она разинула пасть, будто собирается меня проглотить. А потом Сверхдева стала тигрицей, напрыгнула на меня и тотчас же отскочила, чтоб я безвременно не погиб от ужаса, и помчалась по дому и выбежала во двор, из двора — в город, а там — за курами. Минут через пять она поймала двух кур, схватила их ртом и вернулась домой, вбежала в комнату, где мы с ней сидели, вспрыгнула на стул, устроилась поудобней, и вдруг я смотрю, а она уже дева — сидит на стуле как ни в чем не бывало, или будто бы это вовсе не она только что сверхъестественно меняла обличья, — сидит и держит рукой двух кур.

Потом она завела совсем другой разговор, немного поговорила и отправилась в кухню, чтобы зажарить пойманных кур. Как только куры зажарились до готовности, она принесла их на блюде в комнату, а после кур принесла чай и хлеб. И у нас опять состоялась трапеза. Но пока мы были заняты превращениями и ели трапезу и пили чай, сделалось около десяти часов по вечернему времени Леса Духов. Дева отдохнула часок-другой, а потом увидела, что я уже сонный, и пошла в спальню и постелила постель: закрыла ее множеством дорогих покрывал и позвала меня спать, но я застыл на пороге: одна нога еще стоит в коридоре, а другая висит над полом спальни, потому что я уже хотел войти, да увидел богатое убранство комнаты и убранство кровати с драгоценными покрывалами и саму кровать будто для короля, — замер и спрашиваю себя в уме: «Неужели же эта комната — для меня? Разве я могу спать на кровати, которая по убранству предназначена королю?» Мне было страшно переступить порог, потому что убранство кровати и комнаты казалось таким замечательным и прекрасным, будто оно сделано сверхъестественной силой — обычные существа с естественной силой такого убранства сделать не могут. Я, значит, замер и удивленно оглядываюсь, а дева четырежды пригласила меня войти, увидела, что я озираюсь, но не вхожу, подошла, взяла меня осторожно за руку, как если б я был хрустальный кувшин, и медленно, постепенно ввела меня в комнату. Войти я вошел,