* * *

Прошло уже больше двух недель с того дня, как я нажрался до состояния «лежа покачивает». Случилось это после того, как Бестужев привез мне новости про флот из пятидесяти вымпелов, который готовят против нас.

– А нас уважают, черт возьми, – проговорил я, когда Михаил Петрович отправился отдыхать с дороги, передав мне такое важное сообщение. – И что будешь делать, Петруха? – задал я сам себе вопрос. – Ничего. Я не смогу сделать ничего! При таком раскладе легче сразу сдаться, и людей сохранить. – Господи, как до этого дошло?

Мой взгляд упал на целую коллекцию разных вин, которые мне поставлял Шетарди. Его отозвали, я уже и не помню, когда именно. Учитывая, что я практически не пью, вин скопилось много. Я даже специальный шкаф велел для них поставить. Постепенно сложилось мнение, что я коллекционирую вина, и мне посланники старались их дарить по каждому самому ничтожному поводу. Так что коллекция была внушительная. Я её даже по годам расставил и таблички повесил. Отдельно стояло шампанское. Протянув руку, вытащил наугад шампанское. Всё-таки его много, и оно почти всё одного года выделки.

– Интересно, пузырьки в вино смогли запихать, а вот дирижабль создать – нет. Люди странные создания, – открыв первую бутылку я еще наливал её содержимое в бокал.

Посмотрев на дверь, решительно запер её на ключ. Там в приемной сидели Бехтеев и ожидающий назначенного часа Груздев. Можно было его, конечно, сейчас принять, но… К черту всё. Подойдя к стеклянной дверце шкафа посмотрел на свое отражение. Оно было не такое чёткое, как если бы я смотрел на себя в зеркале, но, и так сойдёт.

– Ну что, Пётр Фёдорович, твоё здоровье. Не чокаясь!

Первый бокал пошёл легко. Как и вся бутылка. Вторую я в себя запихивал, борясь с тошнотой и напавшей на меня икотой. Третья уже пилась нормально. Четвертую я помню с трудом. В кабинет ворвались Криббе, Румянцев и Турок. Воспитатели-моралисты хреновы, на себя бы посмотрели.

Зачем я разбил стулом окно – я никогда не вспомню, но, если учесть общую картину, то, скорее всего, решил от них сбежать.

Меня от окна оттащили, накинули на плечи подбитую мехом длинную куртку, которую я с трудом отвоевал себе, и посадили за стол. По-моему, я плакал на плече у Криббе. Потом мы пили и пели частушки. Был весело переводить их на немецкий, французский и польский языки. Других никто из нас не знал, а в английском я не был так силён, чтобы сделать хороший перевод отборнейшей похабщины.

Как я оказался в своей постели не помню вообще. Утром было, как в том анекдоте: «Лучше бы я вчера сдох». Как мне сообщил опухший и воняющий перегаром Румянцев, пили мы исключительно шампусик, моя коллекция вин не пострадала. Зато шипучку вылакали всю до последней капли. Впору теперь где-то бутылку для коллекции брать. А с французами у меня отношения не очень, поэтому, даже не знаю, кого раскрутить на презент. Но, вино хорошее, что ни говори. Вот только утром от него хоть вешайся. Похоже, что свою знаменитую гильотину они как раз с утреннего похмелья придумали, чтобы чик, и не мучишься больше.

Весь следующий день я провёл в постели страдая демонстративно со стонами и полотенцем на голове. Но жалость ко мне испытывал только Румянцев, страдая рядом с моей кроватью в кресле. Криббе, похоже, переживал сеанс воспитательных пизд… Хельга его воспитывала, в общем. Петька же отмазался тем, что нужно поддержать государя и сбежал из дома.

Турок заглянул в спальню, посмотрел на нас, громко хмыкнул и исчез за дверьми, так и не зайдя ко мне.

– Сволочь, – констатировал я подобное поведение.

– Ещё какая, – Петька смочил полотенца моё и своё в стоящем рядом с ним тазике, куда были брошены куски льда, благо этого добра полно на улице. Протянув мне полотенце, он напялил второе на голову и закрыл глаза. Переносил он похмелье лучше, чем я, но тут сыграл свою роль тот факт, что Петька был более привычен к подобным состояниям. В последнее время, правда, он не пил. Но тут долг его призвал, и никак по-другому.

Забежал Пашка, обеспокоенный тем, что папа не работает в кабинете в это время, как обычно, а лежит в постели.

– Папа, что с тобой, – в глазах ребенка плескался страх за меня и это грело душу. Но вот сын подбежал поближе и наморщил носик. – Фу, чем тут так воняет?

– Петька, не дыши на ребёнка, – тут же сориентировался я, за что получил возмущенный взгляд от Румянцева.

– Мама, а папе плохо? – громким шепотом спросил Пашка у вошедшей в спальню Марии.

– Полагаю, что, да. Но вчера ему было очень хорошо. Пошли, Павел, не будем мешать отцу преодолевать болезнь, – она протянула руку, за которую сын ухватился.

– Бессердечная женщина, – резюмировал я, когда дверь за ними закрылась.

– Это точно, – поддакнул Петька, снова забирая у меня уже потеплевшее полотенце и намачивая его холодной водой.

Так мы и провели весь день. Думать и о чём-то говорить было неохота, поэтому мы большую часть времени дремали, перебрасываясь короткими фразами.

На следующий день я собрал всех троих моих самых близких помощников и друзей на мозговой штурм. При этом мне не нужно было, чтобы они подробно расписывали решение проблемы, это был классический мозговой штурм, когда выдаются кучи идей, включая самые безумные, и, возможно, среди них я в конце концов найду тот самый важный, который позволит нам выбраться из этой ловушки с минимальными потерями.

Но первым вопросом, который я задал был следующий:

– Вы почему меня не остановили? – хмуро спросил я, оглядывая всех троих по очереди.

– Да как же вас остановишь, Пётр Фёдорович? – за всех ответил Криббе. – В той ситуации надо было только напоить, как следует, чтобы сам выключился.

– Что вы и сделали, – я задумчиво повертел в руке ручку. – Не хотите узнать, что произошло, и почему я так неаккуратно подарок Шетарди распробовал?

– Да мы знаем уже, – на этот раз отвечал Турок, подтверждая свою квалификацию на новой должности. – Флот в пятьдесят вымпелов – это достойный повод надраться, ваше величество.

– Хорошо, раз вы в курсе того, что происходит, предлагайте варианты. – Я обвёл их испытывающим взглядом. – Давайте, не стесняйтесь.

– Прежде, чем что-то предлагать, я хочу, чтобы ваше величество снял с меня ответственность за школы и образование в целом, – Румянцев даже встал со своего места и говорил стоя. – Это не моё. Я лучше и