Шрифт:
Закладка:
Подобных примеров тысячи. Отчасти даже великий Микеланджели. Очень точно, на мой взгляд, написали о нем авторы книги «Современные пианисты», Москва, 1985, Л.Григорьев и Я.Платек: «Тень трагического, какого-то неизбежного рока витает над гением Микеланджели, осеняя все, к чему прикасаются его пальцы». У Рихтера ничего подобного нет, у него «движение и дыхание музыки широкие и естественные, как природа» (снова Терехов), он «всего лишь» проводник, но ему доступны самые высокие, самые сокровенные вершины, а уж тучи над ними или солнце — это как угодно было сотворившему их божеству. (Объективности ради вынужден признать, что так было не всегда в последние годы жизни, болезнь не могла не сказаться.)
И еще одна очень важная, на мой взгляд, особенность Рихтера: для него нет второстепенных вершин; любое, даже самое маленькое произведение — багатель Бетховена, этюд или прелюдия Шопена, какие-нибудь «Блуждающие огоньки» у него действительно как явление природы, будь то океан или просто цветок. Или, может быть, ген, в котором в предельно сконцентрированном виде заложен весь Бетховен, весь Шопен или Лист! Или тереховский «портрет в барочной раме»: черты лица уже почти не видны, а рама — «драгоценный ковчег, где сохраняется Дух». Не в этом ли разгадка еще одного феномена Рихтера: едва ли не единственный из крупнейших пианистов он мог позволить себе играть на далеко не лучших инструментах, и его, опять-таки, как мало кого другого, можно слушать в архивных записях — не потому, что в «оригинале» у Рихтера было меньше пианистического волшебства, чем у Софроницкого или Шнабеля, нет, просто у него надо всем царит Дух, который только и могут сохранить эти несовершенные старые записи.
Будь я Бетховен,
Я написал бы Тридцать третью сонату,
Столь высокую духом,
Что здание ее из черно-белых плиток
Воздвигнуть было бы по силам
Лишь Вам,
Творящему из звуков Мудрость.
Рихтер никогда никого не играл целиком, на это у него были какие-то свои соображения. Я уже сетовал на отсутствие в его репертуаре двух последних концертов Бетховена. И тем не менее я утверждаю, что никому, ни Кемпфу, ни Шнабелю, не удавалось, несмотря на все их бесспорные достоинства, так передать дух Бетховена, как Рихтеру, иной раз — всего в одной багатели. Ну а что касается бетховенских сонат!.. Сошлюсь на один из отзывов Генриха Нейгауза.
— Что же сказать о концертах 10 и 12 декабря, об исполнении трех последних сонат Бетховена, об этом грандиозном триптихе, который останется «навеки» величавым памятником не только бетховенского творчества, но музыки вообще? /.../
Соната Е-dur (трехчастная) ор.109 — поэзия природы (и человека в ней)... Третья часть! Божественная песня-молитва и божественные вариации! Например, последняя вариация с ее неповторимым сиянием горных вершин, постепенным угасанием: спускается на землю синяя-синяя ночь, еще раз, еще тише, еще проникновеннее звучит тема-молитва, еле слышные, замолкают ее последние звуки, наступает сон, земных трудов отрада... Все это я угадывал в Бетховене и слышал у Рихтера.
Соната ор.110 (N 31) /.../ самая «человечная» и человеческая из всех трех: повествование (третья и четвертая части) об одиночестве и смертельной скорби, о смертельном недуге и возвращении к жизни силою духа /.../
О последней сонате, ор.111, и говорить не буду, боюсь, что если начну, то никогда не кончу /.../ Лучшим «комментарием» к этой сонате будет все-таки интерпретация Рихтера.
А нечасто исполняемые в концертах маленькие сонаты Бетховена, например, 19, 20 и 22-ая, я бы назвал их: «раздумья после трудов»; у Рихтера они исполнены совершенно завораживающей прелести! Но вот со знаменитой «Апассионатой» дело обстоит, на мой взгляд, сложнее. В 50-ые годы Рихтер играл ее с вулканической экспрессией, казалось, буря вот-вот оторвет его от рояля, и вы тоже непроизвольно хватались за подлокотники кресла. В конце жизни все стало сдержанней, углубленней, мудрее. Не знаю, какое из двух исполнений лучше. 50 лет назад мне наверное бы больше понравилось первое, но ведь все тогда были моложе — и Рихтер, и мы с вами, и даже... Бетховен! Теперь — ?
Конечно, я не вполне беспристрастен: ведь для меня лично этот дуэт, Бетховен и Рихтер, на протяжении десятилетий был едва ли не главной опорой и стимулом в жизни:
Я нынче праздную свободу —
Я это право заслужил —
Живу безбедно на гроши,
Жую сухие бутерброды
В успокоение души,
Да размышляю понемногу,
В чем прав я был, а в чем виновен...
И только Рихтер и Бетховен
Напоминают мне про Бога.
Помимо Бетховена есть еще несколько композиторов, словно воскресших именно в исполнении Рихтера; это прежде всего Гайдн, Шуберт и, в моем понимании, Бах. Многие предпочитают, правда, Гульда, считая что рихтеровский Бах чересчур романтичен. Мне непонятны подобные рассуждения, но это, в конце концов, дело вкуса. А вот с чем я категорически не могу согласиться, так это с широко распространенным заблуждением, что Рихтер неудачно играл Моцарта и Шопена. Ну, о Моцарте Рихтер и сам высказывался в том плане, что никому почему-то не удается его хорошо сыграть. Видимо, он был недоволен (как обычно) и собственным исполнением. Вместе с тем, Рихтер постоянно играл Моцарта, и я не знаю другого пианиста, которому столь глубоко и сильно удалось бы воссоздать наиболее любимые Бетховеном 20 и 24 концерты. Но еще более поразительным является, на мой взгляд, исполнение Рихтером нескольких юношеских сонат Моцарта. В техническом плане они настолько просты, что их разучивают уже в 6-7 классах музыкальных школ, — этакая изящная, легкая музыка, ничего гениального. Как бы не так! Под журчащими струйками оказывается таятся удивительные сокровища, о существовании которых никто и не подозревал — возможно, даже сам юный Моцарт. Но интуитивно он по дну их рассыпал, и вот спустя 200 лет нашелся «аквалангист», способный заглянуть под поверхность.
Что касается Шопена, одного из самых любимых композиторов Рихтера, то всякие обвинения в его, Рихтера, адрес и вовсе какой-то абсурд. Все дело в том, что Шопен многолик, вспомните, что писал о нем Гейне. Эта многоликость Шопена допускает многообразие возможных трактовок. У Корто и Софроницкого, при
