Шрифт:
Закладка:
– Ах да вы, кони, пасётесь в чистом поле…
В ту ночь Ибриш не мог уснуть. Лежал у погасших углей, чувствуя, как его окатывает тёплым, дурным от цветущих трав воздухом, слушая, как тонким писком перекликаются в степи сурки, как вторит им угрожающим гуканьем ночная птица. Смотрел на месяц, неторопливо плывущий среди прозрачных тучек, на закат, так и не угасший до конца, охвативший весь горизонт зыбкой багровой полосой. Думал об отце и Симке. О том, что никогда не узнает, что произошло между ними, почему эта красавица пошла за чужаком из лихого табора, который к тому же и старше был её на полтора десятка лет. Почему она согласилась на незнакомую жизнь, на долгие, одинокие годы, на слёзы в подушку… Никто бы не рассказал ему об этом, и Ибриш никогда не осмелился бы спросить. Но, увидев сегодня сияющее Симкино лицо, её глаза, из которых огнём било счастье, слёзы, бегущие по щекам, Ибриш вдруг понял: он не женится, пока не найдёт себе такую же. Девчонку, у которой будут загораться глаза, лишь когда он окажется рядом. Жену, которая будет ждать его одного – что бы ни случилось. Ту, к которой он придёт через полземли, храня за пазухой платок в ярких розах и сверкающие серьги. И он добудет этот платок и эти серьги, хоть земля под ним расступись! А если такой жены не сыщется, – значит, не нужно никакой. Лучше век прожить одному, просто зная, что такое бывает на свете и хоть кому-то да выпадает…
«Лидка… – подумал Ибриш про сестру друга, глядя сквозь слипающиеся ресницы на догорающий край степи. – Она сможет? Поглядим…» И уснул под тихие пересвисты сурков, под серебристым светом месяца, не слыша горячего шёпота и счастливых, приглушённых вздохов из-за полога шатра.
Наутро Ибриш проснулся поздно: Симка давным-давно ушла с другими цыганками в станицу. Мужики после ночных посиделок с самогоном отсыпались по палаткам. Ибриш был немало удивлён, увидев возле погасшего кострища отца. Тот сидел с папиросой во рту и задумчиво брал в руки одну за другой книги сына.
У Ибриша упало сердце. Почему-то ему показалось, что отец рассердится или огорчится, будет после ругать Симу, что позволила мальчишке заниматься такой глупостью… На миг даже мелькнуло желание прикинуться спящим. Но отец весело взглянул на Ибриша сощуренными глазами, – и притворяться было уже бесполезно.
– Твои книжки?
– Мои.
– Грамоте выучился?
Скрывать Ибришу было нечего, и он рассказал отцу про своё ученье, про книги, про математические уравнения и даже про «Тригонометрические функции», которые ему не давались хоть убей. Отец слушал внимательно и, как показалось Ибришу, с интересом. Услышав, как «Тихоновна» упрашивала цыган вернуться и обещала таборным девчонкам полную грамотность, всеобщее уважение и хорошую работу в коммуне, долго смеялся. Приободрившись, Ибриш рассказал ему то, что узнал на уроке географии и вычитал в «Мире приключений»:
– Помнишь, мы с тобой на луну в бинокль смотрели? На тёмного конька? И там не конёк никакой, а пятна тёмные были? Так на самом деле там не пятна – а моря и горы! Только мёртвые! Люди давным-давно их в телескопы разглядели! Всё, как здесь у нас! Только ни воды, ни деревьев, ни травы, и не живёт никто – потому что дышать нечем!
– А отчего ж нечем? – серьёзно спросил отец.
– Вот этого не знаю! – с искренней досадой ответил Ибриш. – Я начинал было книгу про это читать, но тяжело, не одолел… – И он рассказал отцу о том, что некоторые книги – хуже вредного человека: хоть полночи над ними бейся, и вроде бы всё понятно – а ничего не разберёшь!
– Любую книгу, сынок, разобрать можно, – задумчиво и, как показалось Ибришу, даже грустно сказал отец. – Только для этого долго надо учиться. Да, долго…
Ибриш не нашёлся что ответить, но явственно почувствовал, что у отца испортилось настроение. Понимая, что дело в нём и в его книжках (не цыганское всё-таки занятие!), Ибриш попытался было перевести разговор на таборные дела, но отец вдруг вытащил из книжной кучи растрёпанную «Княжну Джаваху» с летящим по горному склону всадником на обложке.
– А эту тоже не понимаешь?
– Нет, тут итересно! – обрадовался Ибриш – и как мог рассказал отцу историю про отчаянную девку, которая носилась верхом по горам, сражалась с разбойниками, а затем, отосланная родным отцом в чужой холодный город, умерла там от грудной болезни. Он надеялся, что в ответ отец, возможно, расскажет о том, как он жил эти четыре года, что за люди попадались в лагерях, были ли там знакомые кишинёвцы или хоть какие-то другие цыгане, – но тот молчал. Молчал, улыбался, щурил против солнца жёлтые глаза. Наконец сказал:
– Ладно… Станем осенью на постой, снова в школу пойдёшь. Такое сейчас время… Гадже не отлипнут. Зачем начальство зря беспокоить?
– Ты меня на серьёзное дело с собой возьмёшь? – осторожно спросил Ибриш. Отец не улыбнулся, не ответил. Ибриш счёл за нужное не повторять вопроса.
На серьёзное дело он, конечно же, пошёл – уже через месяц после отцовского возвращения. Они стояли под Ростовом, и цыганки, бродившие со своими картами по улицам города, быстро нашли дом, в котором, по словам женщин, «добро водилось». Той же ночью четверо кишинёвцев, среди которых были Ибриш и его отец, бесшумно пробрались в спящий дом, вынесли столовое серебро, двадцать золотых червонцев, узел с тремя шубами и кучей прочего барахла. Никто из спящих там же хозяев даже не проснулся, и ворам не пришлось пускать в ход дубинки. Ещё до рассвета табор снялся с места и уехал по едва заметной просёлочной стёжке, надёжно уводившей в степь – подальше от большака.
Добыча была богатой: цыгане радовались. Вещи цыганки сбыли в Краснодаре, прибыль поделили между собой, золото решили приберечь до зимы. Впервые Ибришу досталась серьёзная доля, которую он отдал отцу.
Симка, казалось, бегала весёлая. Добывала по станицам и хуторам еду, варила по вечерам суп, возилась с дочкой, пела по вечерам для цыган –
