Есть дороги, доступные лишь немногим. Элиас знает их наизусть, словно в голове у него карта.

Пододвинуть бочку к стене, встать, привычно упереться ногой в уступ от выпавшей штукатурки, оттолкнуться и зацепиться за косяк забранного решеткой подвального окна. Отодвинуть решетку и пролезть — нет ничего проще. Если, конечно, ты не толстяк какой-нибудь, но при чем тут толстяки? Элиаса толстым никак не назовешь. Двенадцати лет от роду, но на вид не больше десяти, сказалось нищее детство. И ростом мал, и талия — пальцами обхватить. Можно, конечно, приуныть, а можно посмотреть по-иному. В малости роста есть преимущества, надо ими пользоваться, пока не растерял. Притвориться, к примеру, ничего не понимающим дурачком. И ничего не надо объяснять, не надо оправдываться — дурак он и есть дурак. Тут ему равных нет. Три года придурковатость служила ему верой и правдой. Крыша над головой, ежедневная миска супа в обмен на простейшую работу, а главное — никому даже в голову не приходило отдать его, как других, на воспитание на какой-нибудь хутор. Было пару раз: уже собирались увозить, но тут он поддавал жару, изображал вовсе уж ненормального. В последний момент качали головой и высаживали. Кому нужен такой? Никакого прока. Элиас-придурок.

Единственный враг — скука. Никто с ним не заговаривал — о чем говорить с дурачком? — а выдать секрет нельзя. Проводил долгие часы в одиночестве, глядя на смену освещения за крошечным окошком, а когда ложился, придумывал, на что похожи ржавые протечки на потолке. Эта — на курицу без головы, а та — на собаку.

Две вещи остановить невозможно: время и движение небесных светил. Хотя, если подумать, это одно и то же. Время — худший враг. Придет время, и его наверняка отправят в исправительный дом. Там двери запирают, любую провинность наказывают затрещиной, а мальчишки заменяют узникам постарше оставленных на свободе женщин.

Ну нет. Это чересчур. Никогда не забудет он отвалившуюся челюсть Эббы. Она оставила калитку приоткрытой, и тут-то надо быть и в самом деле дурачком, чтобы упустить такой случай. Вытер слюну с подбородка, убрал вроде бы вываливающийся язык идиота, но тут же снова высунул.

— Шла бы ты к дьяволу, старая ведьма. Спасибо за супчик, сама его жри.

Дождался, пока она придет в себя, — и исчез, хохоча под градом ругательств.

Птичка выпорхнула из клетки. Бродяжничать в Городе между мостами и то лучше, чем сидеть в исправительном доме. Лучше, конечно, но тоже не сахар. Даже с его ловкостью и изобретательностью.

А сегодняшнее — вовсе и не испытание. Не в первый раз. Приставил доску, подпрыгнул, зацепился за край забора. Осторожно выглянул: не стоит ли кто у окна, пусто ли во дворе. Пригибаясь, перебежал к торцевой стене дома. Ветхая водосточная труба вряд ли выдержала бы, будь он хоть на пару фунтов тяжелее. Крыша на угловом доме из листовой меди, в отличие от соседних, крытых черепицей, зданий. Снял непарные башмаки, чтобы не скользить, поставил в желоб и босиком двинулся по крыше — она оказалась не такой скользкой, как можно предположить. Впрочем, это он знал и раньше: слой патины, как наждак. Мансардное окно приоткрыто, в салоне никого. От гардин пахнет пряностями, в вазах переплетенный камыш в ожидании первых весенних цветов.

Он устраивается поудобнее. Отсюда можно видеть все происходящее, оставаясь незамеченным.

Дверь рывком открывается, входит толстая женщина в тюлевом балахоне. Лицо и грудь щедро набелены, губы и щеки подкрашены циннобером[22]. Вместе с ней в салон врывается целая волна ароматов, среди которых, несомненно, выделяются запахи пота и розовой воды. Знакомая фигура. Когда-то ее звали Малышка Платен, Подстилка, ныне — госпожа фон Плат. Одно ее присутствие вызывает у мальчика изжогу ненависти. Она чувствует себя вполне удобно в своем наряде — почему бы нет? Изображает высокородную наследницу, неважно чью — отца, дядюшки или дедушки. В Городе между мостами ей, разумеется, никто не верит, а многие помнят ее настоящее прозвище. Но какое это имеет значение? Главное — доверчивость клиентов.