В ответ на слова Соболева он понимающе кивнул, но взял на себя смелость возразить:

– А как же Юлия Михайловна, ваша супруга? Характер у нее, вы сами признались, тяжелый, и, кажется, Александре Васильевне приходится несладко, пока вас нет. Они не ладят, определенно. Право, в недавнем разговоре ваша сестра даже осмелилась обвинить Юлию Михайловну в краже дневников ее матери… Вы слышали, наверное, что они пропали сегодня утром из ее комнаты?

Соболев отмахнулся:

– Да, я слышал, Саша только об этом и говорит. Но Юлии незачем брать тетрадки – не вижу на то ни одной причины. Скорее уж, дети взяли и заиграли, да побоялись признаться. Знаете ведь, как это бывает… – А впрочем, не дав Кошкину ответить, резко сменил тему. – Давно хотел спросить вас, Степан Егорович, почему отложен суд над этим садовником, что убил мою мачеху? Неужто доказательств мало? Пятый месяц пошел после ее зверского убийства, а полиция совершенно не желает заниматься своими прямыми обязанностями! Как это понимать, позвольте спросить?

Однако… вопрос про дневники Соболеву определенно не понравился.

Но Кошкин и не рассчитывал особенно, что банкир позволит себя допрашивать. В этот ресторан он его позвал, чтобы самому учинить допрос. И придется подыгрывать.

– Мне трудно отвечать за своих коллег, Денис Васильевич, но в мои руки дело попало считанные дни назад… Поверьте, я и сам рад передать его в суд как можно скорее. Но есть детали, на которые я не могу закрыть глаза. Ведь мы имеем дело не только с убийством, но и с ограблением. Из дома пропали серебряные каминные часы, подсвечники, дорогие картины, шкатулка с украшениями вашей мачехи. И следствие все еще не знает, где искать украденное – садовник Нурминен клянется, что не причинял вреда вашей матушке и ценных вещей, мол, тоже не брал.

– У Нурминена есть сестра – служила горничной у матушки. Вы спросите-ка у нее, Степан Егорович. Наверняка она добро припрятала, – холодно порекомендовал Соболев.

Кошкин понимающе кивнул:

– О том и говорю. Если замешана сестра, то, выходит, это убийство в сговоре. Совершенно другая глава в уголовном законе. И наказание за то следует куда строже – к обоим соучастникам. А потому я вынужден не торопиться, а расследовать все с особенной тщательностью.

Соболев очень нехотя – то видно было по его лицу – но все же согласился. А Кошкин всячески гнал от себя мысли, зачем банкиру торопить суд. Оно и понятно зачем: Ганса он искренне считает убийцей и, разумеется, его гложет, что убийца его мачехи до сих пор не наказан… Всякий бы торопил на его месте.

Однако выкладывать перед Соболевым всех карт он все же не стал. Не позволил тот самый червячок сомнений. Вместо этого спросил:

– Да, к слову о садовнике и той даче в Новой деревне. Денис Васильевич, у вас есть мысли, отчего ваша мачеха перебралась именно туда, на Черную речку. Очень неожиданный выбор нового дома, согласитесь? Может быть, друзья или знакомые Аллы Яковлевны жили неподалеку?

Соболев всерьез задумался, но покачал головой:

– Нет, не думаю. У матушки вовсе не было близких друзей – тем более на Черной речке. Дачу купил мой отец в 1878, кажется, году, вскорости после того пожара на Искусственных минеральных водах Излера. Цены на участки тогда резко упали, и отец посчитал, что покупка дачи там – выгодное вложение. Увы, он просчитался. Мой отец не обладал нюхом на такие вещи. Отстраивать Минерашки заново никто не собирался, цены на участки продолжали падать, а добраться туда было сложнее, чем в Москву. В начале восьмидесятых в Новой деревне все-таки открыли очередной увеселительный сад – «Аркадия», что ли – но покупать там дачные участки уже никто не собирался. Состоятельная публика Петербурга предпочитала уже дачные участки в Терийоках14, но не в Новой деревне. Словом, дача так и стояла пустой лет шесть. Однако ж в 1884, вскоре после ужасного происшествия в доме Бернштейнов, матушка решила поселиться именно там.

– И вы не побоялись отпустить ее? – усомнился Кошкин. – Она ведь тоже одна из Бернштейнов, что если…

– Безумно боялся! – не дав договорить, заверил Соболев. – Я ведь рассказывал вам, как спал с револьвером под подушкой? И решение матушки посчитал безумным. Но все-таки она настояла. И Юлия того хотела, и мой отец тоже. Что я мог поделать?

И правда – что?..

– А впрочем, довольно о моей матушке, Степан Егорович, – прервал размышления Соболев. – Вы ведь приняли приглашение не только, чтобы говорить о моих делах? Кажется, у вас имеется некая деликатная просьба ко мне?

Кошкин репетировал свое обращение к Соболеву несколько раз еще дома, до выхода, однако сейчас чувствовал, что некстати волнуется, словно гимназист. С подобными просьбами Кошкин никогда еще ни к кому не обращался.

– Да… просьба есть, – почти что смущенно произнес он. – Я сам очень хотел помочь одной особе, оказавшейся в крайне затруднительном положении, но в какой-то момент понял, что моих сил на то не хватает. Вы же, Денис Васильевич, я слышал, обладаете знакомствами в самых разных кругах, и возможности ваши куда шире.

– Может быть… – Соболев слушал его со всем вниманием. – О какой особе идет речь?

– Вы слышали наверняка о скандальном расставании графа Раскатова с женой? – одним махом, будто прыгая в прорубь с головой, выложил все Кошкин.

– Да-да, припоминаю. Кажется, его жена сбежала с каким-то офицером?

– С полицейским, – поправил Кошкин, глядя теперь в глаза Соболеву без тени смущения. И, выждав, когда тот понимающе кивнет, продолжил: – только это неправда, насчет побега. Банальные слухи, ничем не подтвержденные. Светлана Дмитриевна – давний друг моей семьи и исключительно порядочная женщина, на долю которой выпало множество несчастий. Она из интеллигентной семьи, получила прекрасное образование и воспитание, однако осиротела слишком рано. К тому же отец долго болел перед смертью и оставил жену с дочерями в большой бедности и долгах. Первый муж дурно с нею обращался, открыто жил с другой женщиной, нажил с нею ребенка. А перед смертью написал завещание, по которому совершенно ничего не оставил законной супруге. Бедная женщина была вынуждена выйти за брата своего покойного мужа – обстоятельства были сильнее нее… Теперь же она о своем необдуманном решении жалеет.

Соболев слушал внимательно, без надменной холодности и тем более без ухмылок. Он даже как будто сочувствовал – Кошкину так показалось на миг. А выслушав, задумчиво произнес:

– Брак священен, никто не смеет нарушать его