А Берта отвечает:

— Никто не знает своей судьбы. Вот была здесь в одном курорте продавщица тоже в конфетном магазине, и зашел в тот магазин индейский король. Как ее увидал, так сразу на полтора миллиона конфет купил и бух на колени: «Будьте, кричит, моей женой, иначе мне не жить и вам не жить, один конец». Хозяева перепугались, послали за переводчиком, тот все точно изложил, а на другой день и свадьбу сыграли.

— Всяко ж, — говорит Берта, — в конфетный магазин масса всяких королей ходит. Может быть, какой-нибудь и тобой заинтересуется.

Ну, думаю, короче говоря, почему бы мне и не начать с конфетной торговли? С чего-нибудь, да надо же начинать.

В этом деле как раз мне и повезло. Понадобилась еще продавщица, Берта Карловна попросила, меня и взяли.

Кроме меня, было там еще две. И обе на меня похожи. Тоже мазаные, щипаные, волосы белые, щеки от них сизые. Ну прямо как сестрицы. Очень миленькие — совсем Холливуд. А Берта наша огромная, костистая, бровастая, стоит, машинкой гремит и на щеке флюс. Ужасно неинтересная. Ну, прямо не женщина, а тетка. Даже к конфетному делу не подходит. Около конфет нужна улыбочка, вертлявость, душок приятный, фиалковый одеколончик. Ну да бог с ней, думаю, каждому человеку жить надо.

Вот приходит к нам как-то седой господин, очень интересный, в новых перчатках. Мне одна из наших, из мармазелей, шепчет: «На своем ото приехал». Я как раз ему конфеты накладывала. Ну, конечно, улыбаюсь, пальчики петушиным гребешком складываю, все так изящно, что прямо хоть на музыку перекладывай. Купил фунт шоколаду фондан и полфунта крокан. Очень, короче говоря, сдержанный тип. Потом пошел в кассе и что-то очень внимательно нашу Берту рассматривал. Сам деньги складывает, а сам на нее смотрит, да так, что даже бумажки мимо кошелька тычет.

Ушел, а мы, мармазели, стали промеж себя толковать, что нехорошо такую кассиршу держать. Ну прямо пугало, и щека подвязана. Ну, однако, не наше дело, а тем более не мое. Она мне друг и меня на место устроила.

Недельки через две является наш сдержанный тип снова. Купил фунт трюф о шоколя и опять на нас никакого внимания. А как подошел к кассе, снова на Берту уставился, да вдруг и говорит:

— А у вас опять флюс? Это вам, верно, от двери дует.

Берта плечами пожала.

— Да, — отвечает, — дует, а что же я могу.

Он покачал головой и ушел.

Ну, думаем, прогонят нашу Берту. Вон уж покупатели замечают, что она с неподходящим флюсом.

Через несколько дней заходит этот самый господин опять. Покупает фунт фондан, идет платить и спрашивает у Берты:

— Это у вас новый флюс или все еще тот же?

Не знаю, что она ответила, только он вдруг нагнулся к ней, взял ее за руку и говорит:

— Вам следует найти себе такое место, где на вас не будет дуть.

И прибавил:

— Подумайте хорошенько над моими словами.

С этим и ушел, сел в своей автомобиль и покатил.

Мы все ужасно удивились, что это может значить? «Следует найти другое место». Может быть, это в том смысле, чтобы она убиралась отсюда вон.

Так мы ничего и не поняли, а Берта весь вечер плакала.

И что же бы вы думали? На другой день является наш господин снова. Ничего не покупает, идет прямо к кассе и что-то шепотом спрашивает. Берта краснеет как рак и начинает махать руками во все стороны. Потом кричит «да!» и начинает хохотать и плакать, как корова.

А он спокойно вынимает из кармана футляр, открывает, достает кольцо с камнем, ловит ее руку, надевает ей кольцо и очень элегантно говорит нам:

— Позвольте вам представить мармазель… как ваше имя?

Она кричит: «Берта!»

— Мармазель Берта, моя невеста. А я Мерлан, фабрикант дверных ручек. У меня теплая квартира, и ее прекрасная щека не будет больше заболевать.

Ну что вы на это скажете?

Конечно, он не король, ну да по нынешним временам у него положение по крайней мере прочное.

Но пусть мне теперь толкуют про щипаные брови и прочий Холливуд. Пусть попробуют потолковать! Я знаю, что я им отвечу!

О любви к Отечеству

Нас, русских, часто упрекают в недостатке патриотизма.

То есть, вернее сказать, мы, русские, часто упрекаем в этом друг друга. Да, именно так надо сказать, потому что никому постороннему нет до нас ровно никакого дела, а еще и потому, что мы вообще очень склонны к упрекам, направленным не только друг на друга, но и каждый на самого себя в отдельности.

Это даже считалось когда-то (в эпоху светлых личностей и высоких идей) очень почтенным занятием и называлось не то «саморазъедающий анализ», не то «разъедающий самоанализ».

Очень часто самоупрекаемся мы в недостатке патриотизма.

И вот — я с этим не согласна. Я прямо протестую. Здесь констатируется определенно неправильная разъедка самоанализа.

Дело патриотических чувств настолько сложно, что требует к себе особо внимательного отношения.

Прежде всего следует обратиться к произведению Карамзина «О любви к Отечеству и народной гордости». Это поможет нам многое уяснить.

Народную гордость мы пока что отбросим. Ее у нас маловато, да и то, что есть, носит совсем особый склад и характер. Другие народы гордятся, например, своим мировым значением, своими героями, своими историческими путями и достижениями.

Русские подобной гордостью никогда не страдали. И если и приходилось иногда поневоле признавать какой-нибудь подвиг народный, непременно приговаривали:

— Ну, подумаешь! Мало нам при этом шею намяли!

Гордость у нас другого рода.

Знаю я одну особу, которая признавалась, что величие России никогда не волновало ее. «А вот, — говорила, — странное дело! Если случайно зайдет речь о том, что в сибирских реках водится такая крупная рыба, какой во всем свете нет — тут прямо не знаю, что со мной делается! Такой меня охватывает восторг, такая гордость, дух спирает, сердце останавливается. И чего тут такого в этой рыбе — понять не могу, а вот горжусь. И если бы кто в эту минуту смел посягнуть на величие рыбы моей — не знаю, что бы могло произойти. Все. Вплоть до убийства».

Вот до какой сильной страсти может в человеке вспыхнуть эта народная гордость.

Но не на заглавии произведения Карамзина хотели мы остановиться.

Мы хотели остановиться на начальной фразе этого произведения: «Любовь к Отечеству бывает