бала, конечно же, знал, где находится это самое плато. Этот заросший бородой по самые глаза человек, сидящий позади открытого кэба, больше походил на разбойника, чем на кэбмена. Я так и ждал всю дорогу удара по затылку, напрягаясь внутренне всякий раз, когда он щелкал вожжами. Однако ничего подобного не произошло. Несмотря на то что мы ночью покинули город и выехали довольно далеко за его пределы.

– Ждать? – спросил он, когда я выбрался из его кэба и протянул деньги.

– Подожди, – кивнул я.

– Тогда заплатишь, когда назад ехать будешь, – отверг монеты кэбмен. – Примета такая есть, – объяснил он. – Дурно, если оставляешь кэб ждать, а деньги платишь.

– Ну, как знаешь. – Я спрятал деньги обратно и направился к белой фигуре лейтенанта Эберхардта.

Тот приехал раньше и теперь рассеянно бродил по этому самому плато, носками туфель пиная мелкие камушки. Не так далеко от места нашей дуэли его тоже ждал кэб.

– Заплатили кэбмену? – не удержался от мелкой шпильки я.

– Я в приметы не верю, – ответил Эберхардт.

Он снял пояс со своей саблей. Вынул ее из ножен и отбросил их, вместе с поясом, подальше. Я поступил точно так же. Венгерская сабля – прощальный подарок графа Сегеди – с хищным шипением вышла из ножен. Сталь ее сверкнула в свете почти полной луны.

– Постойте, молодой человек, – голос старика ничуть не надтреснут. Говорит он четко и мыслит ясно. – Погодите минуту.

Граф Сегеди снимает со стены почти прямую саблю в простых ножнах. Она висит на ковре, вместе с куда более богатым оружием, и именно ее простота сразу бросается в глаза. Это оружие для убийства, а не для украшения стен.

– Возьмите ее, – говорит мне граф. – Я хотел подарить ее Аркадию, но у того имелась собственная фамильная шашка, что переходит от отца к сыну. Мал– хазу я ее дарить не стал, а теперь поздно. Возьмите ее вы, молодой человек. Пускай она верно послужит вам там, куда вы отправляетесь, как служила когда-то мне. У меня нет наследников, чтобы торжественно вручить им ее на смертном одре. Берите ее, молодой человек, я отказа не приму.

Мог ли я подумать тогда, в Тифлисе, что мне придется драться этой самой венгерской саблей на дуэли африканской ночью. От этой мысли я усмехнулся.

Стоило, однако, ножнам моей сабли удариться о камень, как Рудольф Эберхардт сделал первый выпад.

Он был отличным бойцом. Настоящим фехтовальщиком. Если бы не уроки покойного князя Амилахвари, что он давал мне еще в Стамбуле, быть мне покойником в первые же секунды. К вящей радости майора Лоуренса. Но я не просто так выбрал себе оружием для дуэли именно сабли, хотя стрелял куда лучше, чем фехтовал.

Клинки со звоном скрестились. Во все стороны полетели яркие искры, особенно хорошо видные ночью.

Я отбил второй и третий выпады Эберхардта. Сделал обманное движение и сам ринулся в атаку. Однако она мгновенно разбилась о почти несокрушимую оборону моего противника.

Мы разошлись на мгновение, чтобы перевести дух после первых стремительных атак. Однако Эберхардт не сумел удержаться от оскорбительного жеста. Он вытянул вперед левую руку и поманил меня затянутыми уже в черную кожу перчаток пальцами. При этом весьма скабрезно усмехаясь. И я тут же бросился в атаку очертя голову.

Выпад. Второй. Еще один. Еще. Еще. И еще. Все их Эберхардт отбивал легко. Клинок его тяжелой сабли мелькал ночным мотыльком, так и норовя зацепить меня то здесь, то там. Мои же движения, в сравнении с настоящим танцем противника, были какими-то скованными и неуклюжими.

– Медведь, – рассмеялся, дав мне короткую передышку, Эберхардт. – Настоящий русский медведь. Вы на дуэли деретесь, а не колбасу рубаете.

Я взревел раненым медведем и ринулся на него в совсем уж непродуманную атаку. В результате ее клинок моей сабли взвился в воздух, сверкнув ярко на фоне почти полной луны. И со звоном приземлился на камни. Правое запястье ныло от тупой боли. Я отступил на полшага от торжествующего Эберхардта. Нога моя зацепилась за камень. Я споткнулся, потерял равновесие и рухнул на спину. Хорошо еще, что не на зад плюхнулся. Выглядело бы это совсем уж позорно.

Эберхардт усмехнулся, замедлил шаг, примеряясь, верно, как бы поскорее прикончить меня. Видимо, благородство ему было чуждо. Предлагать мне встать на ноги и поднять оружие он явно не собирался. Ну да, мне этого и не надо было. Как только он оказался достаточно близко, да еще и поднял саблю для завершающего удара, я напал на него. Подобрав под себя ноги, я резко распрямил их, целя в живот немцу. Он явно не ожидал нападения и не успел отреагировать на него. Каблуки моих туфель врезались в него, заставляя согнуться пополам. Эберхардт скривился от боли, инстинктивно прижав левую руку к животу. Я же как мог быстро перекатился через плечо, поближе к моей сабле. Благо улетела она недалеко.

Я успел сомкнуть пальцы на ее эфесе раньше, чем Эберхардт полностью пришел в себя. Но все-таки не так скоро, как надо было бы. Мою атаку немец сумел-таки отбить, несмотря на чудовищную, наверное, боль, что терзала его. Она ясно читалась на его лица. И все же Эберхардт был отлично тренированным бойцом. Он парировал мои выпады, хотя и без прежнего танцующего изящества. Но я не давал ему передышки, упорно наседая, обрушивая на него удар за ударом. Я, действительно, как будто колбасу рубал. Почти так же, как когда-то пластал наседающих врагов в тесноте боя в Месджеде-Солейман. Ведь именно для этого и предназначена отнюдь не дуэльная сабля, подаренная мне старым графом Сегеди.

Я сознательно бил как можно сильнее. Заставлял Эберхардта парировать мои удары основанием клинка. Так, чтобы каждый из них причинял ему нешуточную боль. У него ведь тоже сабля не из легких. И все же Эберхардт сумел побить мой единственный козырь в нашей схватке. Он быстро приходил в себя после моего удара ногами в живот. Я понимал, что очень скоро немец заставит меня заплатить за это. Значит, остается только одно – идти ва-банк.

Позабыв про защиту, я сделал шаг вперед, опасно сблизившись с противником. Он не стал отступать. А мне только это и надо было. Мы ринулись навстречу друг другу. Плевать на оборону! Только атака! Кто быстрее – тот и победит!

Сталь вражеского клинка ледяным пламенем обожгла мне левую щеку.