Я поднимаю взгляд, только когда Ксавье тихо произносит:

— Спасибо.

Я ощущаю привычный стыд. И страх. Даже если мне удастся впихнуть в свою дырявую, как сито, память всю медицинскую теорию, мне предстоит иметь с этим дело каждый день. Сущая пытка.

— Извини, — хриплю я.

Ксавье вздыхает:

— Это же я, идиот, порезался. А с тобой-то что?

Его реакция удивляет меня, быть может, потому, что она такая… человечная.

— Да все отлично.

Неужели это сделала я? Перевязала кровоточащую рану! Приободрившись, я помогаю Ксавье убрать все в аптечку.

— Тебе ведь делали прививку от столбняка?

Ксавье кивает. На его лице играют отблески огня, отражаются в глазах. Под его пристальным взглядом я снова запахиваю халат. Интересно, рисует ли он меня в своем воображении? На сей раз эта мысль вызывает у меня не злость, а какое-то волнение. Может, Ксавье — именно тот, кто нужен, чтобы забыть Рика.

Он тянется к бутылке.

— Между тобой и чудо-мальчиком что-то есть?

— Мы встречаемся, разве ты не слышал? — горько спрашиваю я.

— Ну да, а Драконша — моя мама. Я его сосед по комнате, забыла? И слышу все его телефонные разговоры. Вижу открытки. — Ксавье возвращает мне бутылку. — Так что? Он мутит сразу и с тобой, и с ней? Чемпионы всегда получают желаемое, верно?

Не надо бы мне так много пить, особенно после того первого вечера в клубе, но я делаю еще один долгий глоток. И пропускаю мимо ушей выпад против Рика, который, как мне кажется, вообще не получает желаемого. Не обращая внимания на резкую боль в груди, я рисую в воображении телефонные разговоры и открытки, свидетелем которых ежедневно становится Ксавье.

— Я просто помогаю ему.

— А тебе-то какая выгода?

— Никакой.

Но сердце по-прежнему ноет. Почему у него не хватает смелости защитить Дженну перед родней?

— Не все ли тебе равно? — говорю я Ксавье.

— Может, мне грустно видеть неразделенную любовь.

— Ха. Не мели ерунду.*^ Однако я заливаюсь румянцем. Мне не нравится, что этот парень заглянул ко мне в душу. — А что у вас с Софи?

В конце концов, Ксавье все еще здесь, хотя поведение моей подруги ясно демонстрирует, что она с ним порвала.

— Она бы понравилась моему папаше.

— А тебе не нравится? Честно говоря, я тебя не понимаю, — замечаю я. Софи роскошная, веселая и очень щедрая. — Любой парень был бы с ней счастлив.

Ксавье не сводит с меня глаз. Наблюдает за мной.

— Я оставил тот коврик возле твоей комнаты в общежитии, — говорит он. — И приколол листок с буквой «Е». Для тебя.

Что? В моей памяти снова всплывает сцена: Софи входит в комнату с ковриком под мышкой. Я думала, этот подарок для нее. Потому что она так сказала.

— Я понятия не имела, — запинаясь, говорю я, но по глазам Ксавье вижу, что он уже все знает. Я ставлю бутылку возле своей ноги. Вино сделало теплый, неподвижный воздух удушливым. — Раньше ты не врал.

Ксавье коротко кивает. Он не опроверг ничего из того, что говорила о нем Софи, — просто позволил укрепиться своей репутации Плейбоя с большой буквы.

— Зачем ты вообще сюда поехал? — спрашиваю я.

Он быстро переводит взгляд на огонь:

— Ты все равно не поймешь.

— Я притворяюсь девушкой чужого парня, чтобы семья приняла его настоящую подругу. А ты?

— Возможно, быть с девушкой, которая в тебя влюблена, лучше, чем наедине со своим ничтожным «я».

Ничтожным? И это говорит красивый, пользующийся огромным успехом Ксавье Е, наследник богатейшей сети «Сого»?

— Почему ты так говоришь?

Огоньки в глазах Ксавье гаснут. Его рука скользит к рабочей тетради, которой я сначала не заметила, но тут он ловит мой взгляд и отдергивает руку. Ксавье Е — школьный бунтарь и коллекционер штрафных баллов — субботними ночами штудирует учебник китайского! Словно книга нашептывает ему какие-то тайны.

— Можно посмотреть?

Мой собеседник тянется к бутылке. Когда я передаю ее ему, наши пальцы соприкасаются; рука у него страшно горячая. Лихорадочная. Ксавье протягивает мне тетрадь:

— Прочти и обрыдайся.

Он допивает вино, поднимается и идет исследовать бар у окна. Я остаюсь на полу одна и, заинтригованная, открываю рабочую тетрадь. Страницы кажутся хрупкими, словно могут порваться, если я буду переворачивать их слишком быстро. Поля исписаны незнакомым почерком: китайские иероглифы и их английские переводы. «Корндаш» вместо «карандаш». «Эуб» вместо «зуб». «Клуч» вместо «ключ». В баре хлопает пробка. Когда Ксавье возвращается с новой бутылкой, я спрашиваю:

— Это твой почерк?

Он снова садится рядом, на этот раз ближе. Его нога, покрытая жесткими волосами, касается моей голой икры. Ноги у Ксавье длинные и худые. Его горячая рука прижимается к моей, но мое тело реагирует с запозданием, и я не отстраняюсь сразу, а потом уже и не хочу. Я подношу к губам новую бутылку и пью более насыщенное и темное вино, обдающее жаром пальцы рук и ног.

— Слова меня не любят, — говорит Ксавье. — Они скачут по бумаге. Я сотню раз могу пробежать по ним глазами и все равно не пойму, что увидел.

Совсем как Перл. Я вспоминаю, как Ксавье отказывался писать на уроке каллиграфии, не считая одного-единственного симметричного иероглифа. Как на парном чтении всегда заставлял начинать меня, а позднее Софи, чтобы услышать то, что до него прочли вслух, и потом повторить. Он так тщательно прятал эту рабочую тетрадь, а теперь показывает мне — девушке, превратившей его рисунок в падающие снежинки.

— Ты что, дислексик?

— Типа того, — хрипло отвечает Ксавье. — Иначе говоря — тупица.

Я поражена. Мне приходилось читать о детях, которые страшно переживают из-за дислексии, но эти истории всегда казались приветом из прошлого с его устаревшими, точно застывшими в янтаре понятиями, вроде тайного стыда женщины из «Алой буквы», родившей внебрачного ребенка, или охоты на ведьм в «Суровом испытании»[78].

— Вовсе ты не тупица, — говорю я. — У моей сестры тоже дислексия.

— Правда?

— Ее учит папа. В начальной школе у Перл был коррекционный педагог. Она учится по спецпрограмме и пользуется диктофоном. Моя сестренка любит музыку, но читать ноты ей трудно, поэтому она играет на слух — это непросто, но она лучшая в своем классе.

Ксавье издает короткий лающий смешок:

— Папа считает, это просто отговорка. Западная одержимость психологией. У китайских детей дислексии не бывает.

Я бормочу себе под нос ругательство.

— Ты никогда не учился по спецпрограмме?

Мой собеседник мотает головой:

— В детстве у меня был учитель