дома, на какой-нибудь вечер безумцев, – вы, не зная, не поймете этого. Как будто и ничего. А они все безумцы. Есть трагически помешанные, несчастные. Есть и тихие идиоты, со счастливым смехом на отвисших устах собирающие щепочки и, не торопясь, хохоча, поджигающие их серниками. Протопопов из этих «тихих».

Картина массового умопомешательства россиян резонировала с апокалиптическими образами рассказа Л. Андреева «Красный смех», и соответствующая лексика входила в повседневный словарный запас обывателей. Бывший министр юстиции И. Г. Щегловитов образно охарактеризовал политический кризис в империи в 1916 году: «Паралитики власти слабо, нерешительно, как-то нехотя, борются с эпилептиками революции».

Донос как следствие «ярого патриотизма»

Атмосфера нервозности, настоянная на слухах, шпиономании способствовала массовому доносительству. Сам по себе феномен доноса в «вышестоящие инстанции» имеет сложную природу. В одном случае он укладывается в патриотическое русло как проявление активной гражданской позиции, в другом является сведением личных счетов из чувства мести, корыстных интересов, в третьем выступает формой психического расстройства. Но в чистом виде формы доноса редко встречаются на практике. Как правило, в доносительстве смешиваются разные факторы, и в период социально-психологического кризиса 1914–1916 годов особенно заметными были псевдопатриотические мотивы на почве нервных расстройств обывателей.

По сюжетам доносы можно классифицировать по следующим группам: доносы о революционерах-террористах, шпионах, оскорбителях царя, призывниках-уклонистах, а также об интеллигентах-вредителях (врачах и учителях) с немецкими и еврейскими фамилиями. При этом обвиняемые могли быть соседями, родственниками, знакомыми или неизвестными, выдуманными персонажами. Как правило, доносы поступали в виде писем, реже – телеграмм. Иногда доносчики пользовались телефоном. Четвертого октября 1914 года начальнику петроградской сыскной полиции позвонила неназвавшаяся женщина и заявила, что проживавшая в доме 17 по Спасской улице Мария Михайловна Яковлева за то, что ее мужа отправили на войну, задумала убить императора, для чего она 5 октября поедет в Царское Село и, притворившись сумасшедшей, совершит преступление. Из дальнейшего разговора начальник сыскной полиции пришел к выводу, что звонившая ему женщина ненормальная, однако вынужден был установить за Яковлевой негласное наблюдение, из которого выяснилось, что женщина пребывала в депрессии из-за отправки мужа на фронт, но никаких преступных намерений не имела.

В декабре было назначено психиатрическое освидетельствование писавшей доносы мещанки из города Ярославля А. Ф. Кеккель. Врач отметил, что ее речь логична, она последовательно излагает свою мысль, но когда заходит разговор на определенные темы, например, о якобы готовящемся покушении на жизнь государя, возбуждается и рассказывает, что слышит голоса злоумышленников, которые обсуждают план убийства. Начальник Бессарабского губернского жандармского управления, ввиду поступавших на имя Верховного главнокомандующего доносов, провел расследование и выяснил, что писавший их 30-летний дворянин «не вполне нормальный, причем ненормальность его выражается в яром патриотизме и ненависти к евреям и немцам». Психическое заболевание по всей видимости было наследственным, так как его отец, член отдела Союза русского народа в Кишиневе, был уволен со службы из-за психического расстройства и помещен в психиатрическую больницу. Следует заметить, что среди сумасшедших доносителей было довольно много членов и сочувствующих правомонархическим партиям, чей «ярый патриотизм» национал-шовинистического толка нередко оказывался симптомом душевного расстройства.

Во многих случаях в поступавших в Департамент полиции доносах обнаруживаются мотивы терроризировавших население массовых слухов о шпионах. Как правило, они несли в себе архетипические образы, которые, несмотря на свой мифологический характер, не смущали растревоженных обывателей. Так, например, в июле 1914 года в Петербурге распространился слух, что когда немецкий посол Пурталес уезжал из столицы, его сопровождали две таинственные дамы в черном. Однако на вокзале одна из них исчезла. Впоследствии образ «дамы в черном» (иногда использовался более драматичный образ «черной вдовы») регулярно возникал в шпионских слухах столичного общества. Пятнадцатого июля 1915 года на имя великой княжны Ольги Николаевны пришло анонимное письмо, в котором рассказывалось о появлении в Новом Петергофе таинственной дамы, выдающей себя за француженку по фамилии Эмбло, которая под видом уроков французского языка втирается в доверие к высокопоставленным лицам, имеющим доступ к военным тайнам. Адресанта настораживало то, что Эмбло постоянно возила с собой какой-то матрац, на основании чего автор заключал:

Существует предположение и довольно основательное, что г-жа Эмбло мужчина и немец, и что не есть ли она одна из тех двух дам «в черном», которые сопровождали германского посла Пурталеса на Финляндский вокзал в день его отъезда и исчезли неизвестно куда.

Ходили толки, что одной из таинственных дам была завербованная немцами сотрудница Петербургского телеграфного агентства. 22 июля «Земщина» распространила слух об аресте некой телеграфистки Н., которая регулярно посещала германское посольство.

Растревоженные слухами о шпионах петроградцы сами начинали шпионить за своими соседями. С особенным подозрением относились к обладателям нерусских фамилий. Некоторые вели учет: когда, кто и в каком часу к ним приходил, после чего нередко писали доносы военному начальству или в полицию. Так, в июне 1915 года С. Л. Облеухова, член Главной палаты «Русского народного союза Михаила Архангела» (РНСМА), а также активная деятельница «Союза русских женщин в помощь самобытным кустарным промыслам», не определившись с тем, куда донести на организованное по соседству с ней «гнездо» немецких шпионов, жаловалась лидеру РНСМА В. М. Пуришкевичу:

Сейчас сижу и думаю: кому бы сказать о сборищах немцев, которые происходят рядом с нами в квартире д-ра Шредера, русского подданного? Глубоко убеждена, что тут гнездо шпионов. Сходятся, запираются и говорят по-немецки до глубокой ночи. Ездят какие-то барышни, военные и пр.

Другой обыватель из Екатеринодара за подписью «сосед» писал в августе 1915 года донос директору Департамента полиции на живущего рядом с ним австрийца Франца Кауда, который на своей квартире устраивал «ночные оргии с употреблением немецкого языка».

Отчасти под воздействием фантастической беллетристики, отчасти – не менее фантастических слухов на фольклорной основе обыватели начинали подозревать своих соседей в рытье подземных ходов, использовании таинственных шпионских механизмов, изобретений. В апреле 1915 года в Департамент полиции поступил донос в адрес «русскоподданного» Германа Эйлерса, от чьего садоводства, расположенного на Безбородкинском проспекте, к артиллерийскому складу и Охтенским пороховым заводам были якобы прорыты подземные ходы. Полиция обыскала садоводство, но не нашла никаких признаков тайных подкопов. Находились свидетели, которые не только видели подземные туннели, но и своими ушами слышали удары, регулярно доносившиеся из-под земли. В частности, говорили, что в подвале часового магазина Бейлина по ночам ведутся какие-то подземные работы.

Так как атрибутами шпионов считались фотокамеры и бинокли с подзорными трубами, использование этих девайсов могло повлечь подозрение в неблагонадежности. Так, разведывательное отделение штаба 6-й армии провело негласное расследование относительно вдовы поручика гвардейской пехоты княгини М. Ф. Лобановой-Ростовской, поселившейся вместе с сыном