Шрифт:
Закладка:
С обострившимся чувством не осознанной ещё тревоги я напряжённо всматривался в этот необычный туман, будто интуитивно пытался в его непроницаемом чреве найти, наконец, разгадку этим своим тревожным ощущениям. И вскоре аж поёжился зябко от неожиданности: вдруг заметил в глубине тумана, где-то у самого подножия скал под береговой батареей совсем ещё слабое мельтешение лезвия светового луча. Туман, видно, стал уже редеть, и перемещавшийся в разных направлениях световой луч начал проявляться чётче. А совсем скоро там стал уже виден и тёмный корпус небольшого военного сторожевика, продолжавшего терпеливо обшаривать поднимающийся над морем туман лезвием луча прожектора. Невольно удивился: никогда раньше такого здесь ещё не бывало. Но примерно через час, когда туман над морем исчез совсем, и сторожевик перестал уже играть прожекторным лучом, небо над нами вдруг загудело от натуженных двигателей: тяжёлые самолёты, звено за звеном, эскадрилья за эскадрильей, широким строем по три тройки сразу, прошли низко над селом, медленно набирая высоту, пока вся эта армада не скрылась совсем в южном направлении. Через некоторое время они вернулись, но шли уже выше и явно налегке, облегчившись от своего смертоносного груза. Потерь вроде бы не было: шли они всё тем же чётким строем – по три тройки друг за другом.
Так мы поняли, что снова началась война. Эту весть подтвердил и отец, который вскоре после пролёта самолётов прибежал, запыхавшись, домой. Он только что на катере прибыл с острова всего на минуту, взял свой семизарядный винчестер, несколько пачек патронов и, попрощавшись с нами, снова заспешил на берег, где на рейде за рифами его ждал катер «Смелый», обслуживавший островную бригаду рыбаков. Таким образом, единственным вооружённым человеком на острове Старичок, расположенном в океане на расстоянии трёх миль от восточного берега Камчатки, в те военные дни фактически был только мой отец. А всё население острова составляли всего двенадцать человек, и это были только члены его рыбацкой бригады. Правда, напротив острова, в тех же трёх милях по расстоянию, была замаскирована в скалах 77-я береговая батарея. Вот такие пироги…
Самолёты потом ещё летали несколько дней каждое раннее утро, но уже не очень нас тревожили: они больше не проходили над нашим селом, а забирали несколько правее от нас. И о подробностях освобождения Курил мы узнали только в сентябре, когда вернулись оттуда некоторые из непосредственных участников того лихого десанта. А что он именно был таковым, у меня, например, до сих пор нет никакого сомнения.
Впервые я узнал кое-что о десанте на первый остров Курильской гряды Шумшу от непосредственных участников тех боёв. Это были ребята с береговой батареи, которые ещё весной приходили в село по вечерам на спортивную площадку возле клуба, чтобы потанцевать с местными девчатами, а мы, пацаны, постоянно крутились возле них. Потом они вдруг куда-то совсем неожиданно исчезли. И вот примерно в середине сентября они снова появились у нас, но, как говорится, уже опалённые огнём боевых сражений. Некоторые из них были ещё в повязках после ранений. Особенно один из них – богатырского сложения и с забинтованной головой, на которой чудом держалась ухарски надетая бескозырка. Этот батареец был давно и хорошо знаком всем сельским жителям, в том числе и нам, пацанам. Честно скажу, мы его просто боготворили: он постоянно возился с нами, помогал осваивать единственный на площадке гимнастический снаряд – турник, учил некоторым приёмам борьбы, был хорошим рассказчиком. На белокурого рослого парня в флотской голландке засматривались все сельские девчата, но стоило ему появиться на нашей спортивной площадке, на которой по вечерам устраивались танцы, мы сразу его окружали, брали в плен, и девчата уже просто не рисковали прорваться к нему через нашу плотную блокаду и терпеливо ждали того момента, когда мы сами его отпускали, потому что надо было расходиться по домам. Звали этого старшину первой статьи Павлом, а фамилию мы у него никогда и не спрашивали.
А вот теперь, в сентябре, после Курильской операции, он был уже совсем другим: и прибаутки свои где-то там растерял, и во взгляде, где раньше всегда так и плясали весёлые смешинки, теперь появилась не то холодноватая строгость, не то настораживающая жёсткость, более похожая временами на непонятную нам отчуждённость. Мы уже стеснялись с былой безалаберностью виснуть на нём, только с каким-то особым уважением смотрели на белую повязку на его голове под флотской бескозыркой. Да и подойти к нему теперь было совсем непросто, поскольку обычно его сразу окружали наши односельчане, мужики и женщины всех возрастов, желающие хоть что-то узнать о той близкой нам войне, которую так долго в душевной тайне ждали, но которая так непривычно быстро закончилась – просто до неприличия быстро для давнего нашего врага на Востоке. И Павел рассказывал. Вот что я в сжатом виде до сих пор помню из его рассказов:
– Наша группа морской пехоты высадилась на берег первой. Конечно, пришлось прыгать прямо в воду, а она в августе совсем не тёплая – океан, однако. Высадились на небольшой пляж без единого выстрела: было раннее утро, зябко. Командир сказал: «Доставайте фляги, по глотку». Хлебанули спирту по глотку и крепости не почувствовали. А казарма японского поста над нами – на небольшом обрыве. Двое ребят поползли к посту, где должен был быть часовой. Скоро они совсем скрылись в густой траве, которая обычно растёт и у нас на
