Шрифт:
Закладка:
Лев Разумовский
Июль закончился событием знаменательным и долгожданным: Шурка-письмоноска принесла мне повестку из Мантуровского райвоенкомата. Я обязан явиться для приписки 2 августа к 9.00.
Только вечером вышел из Угор. До Шулево было светло, хотя и моросил мелкий дождик, а дальше стало темнеть. Скоро уже шел в полной темноте, угадывая белеющую дорогу и минуя большие лужи. Лапти быстро промокли, поэтому на середине дороге, километров за двадцать от Угор, постучался в крайнюю избу, попросился ночевать.
Хозяева открыли не сразу.
– Чего надо?
– Я из Угор. Иду в Мантурово на приписку. Нельзя ли переночевать?
– Кто такой?
– Я из детдома.
Дверь открылась, и меня впустили. В избе было чисто и красиво. На полу лежали домотканые цветные дорожки. Хозяева, худой мужчина лет пятидесяти и его жена, оказались очень добрыми людьми. Позвали к столу, накормили густым гороховым супом. Хлеб, вынутый мной из котомки к столу, велели убрать назад («еще долго пойдешь»), а дали своего.
Стали расспрашивать про детдом, искренне удивлялись, что я «с самого Ленинграда». В тепле, за ужином я разговорился, рассказал о блокаде, бомбежках, голоде, о родителях. Хозяева слушали сочувственно, с большим вниманием. Они ничего не знали о блокаде! Лапти мои поставили сушиться в печурку, а мне постелили на полу.
Рано утром хозяйка разбудила меня и, провожая, сунула мне в котомку пару крутых яиц и две луковицы, а хозяин сказал:
– Буде, паря, еще мимо нас ходить – не проходи мимо!
В райвоенкомат я пришел вовремя, ровно к девяти. Грязное, тесное помещение, суета шумных парней в очереди к столу, грубость и резкие выкрики служащих военкомата – какой контраст после теплоты и радушия простых крестьян! Всех прибывших на приписку остригли под машинку. До чего же смешной у меня будет вид, когда явлюсь в детдом!
Из дневника М.С. Разумовской
6 августа 1943 года. Леву побрили, сейчас он дома и ждет приказа явиться. Сразу как-то повзрослел и возмужал. У меня новости: пока я болела, меня перевели на другую работу – теперь я секретарь директора, короче канцелярская крыса.
Еще одна любопытная новость, совсем из другой оперы. Когда уезжали из Ленинграда, я написала «Историю детдома» и сдала ее Раскину в Институт усовершенствования учителей. Каково же было мое удивление, когда в журнале «Дошкольное воспитание» я увидела эту мою работу, опубликованную за подписью Раскина! Ну, как тут не вспомнить одну из многочисленных маминых поговорок: «Боже, как велик и разнообразен твой зверинец!» А, да черт с ним.
8 августа. Сводки Информбюро очень хорошие! Орел и Белгород наши! Несчастный Орел двадцать два месяца был оккупирован. Наступление продолжается на Брянском и Харьковском направлениях.
Лева пока дома, но все время ощущаю, что это последние денечки. Пока он по-детски радуется каждой выкопанной картофелине и каждому снятому огурцу с нашего огорода, который он сам же и посадил.
9 августа. Наши овладели городом Богодухов под Харьковом. Наступление продолжается. Может быть, скоро войне конец? Но ведь вся Украина, Белоруссия, Крым еще у врага. Не отвлекают меня от тревожных мыслей ни лес, ни ягоды, ни речка. Читаю «Записки Пиквикского клуба». Как бесконечна далека та жизнь!
13 августа. Пришло горькое письмо от Лили. Многое выпало на ее долю. Хорошо, что с ней папа. Ленинград все время обстреливают и, судя по письму, видимо, очень интенсивно.
24 августа. Ура! Харьков наш!
Сегодня получили со своего коллективного огорода наш пай – 700 граммов моркови. Мы не агрономы – это очевидно. Мы сняли урожай по 600 граммов лука на человека. А сажали по 800! Ну и Мичурины же мы!
Газетные новости: союзники провели совещание на высшем уровне. Почему там не было Сталина? Почему из Америки отозвали Литвинова?
Ольгу Александровну вызвали в суд по делу о массовом отравлении грибами. Мне жаль ее, так как она ни в чем не виновата. Более того, во время общей беды она не вылезала из церкви, оказывая помощь больным детям и днем и ночью. Было бы несправедливо обвинять ее.
27 августа. Ленинград под непрестанным обстрелом. Несчастный город! Военный госпиталь Лили – объект обстрела. У папы проклятая работа – все время на улице…
В напряжении ждем звонка из Мантурова. У всех один вопрос – как дела с судом?
Вспоминаю первое сентября несколько лет назад. Институт, мечты, юность. Подруги, учеба. Сейчас ощущаю себя очень уставшей, словно за спиной вереница лет. Часто болит сердце.
Решили устраивать «наши беседки». Собираться вечерами вместе. От скуки и тоски и это можно.
Лева пока дома. Каждый день – это наш вырванный у войны день. Сколько еще таких дней нам осталось?
4 сентября. Освобожден город Сумы. Английские и канадские войска высадились на территории Италии. Неужели это и есть долгожданный второй фронт?
От Ольги пришла телеграмма – «Все в порядке!» Молодцы они, добились своего! Значит, суда не будет. Правда восторжествовала. Будет ли наказан порок?
6 сентября. У нас оживление – в нашу глушь привезли кинопередвижку. Будут показывать «Боевой киносборник». Пойду и я смотреть.
Вечер. Нам показали семь киножурналов. Все очень интересно. Кроме сюжетов жадно смотрела на новые лица – ведь так приелось целый год видеть одних и тех же людей.
Наши продолжают наступать. Взяты Константиновка, Конотоп, Крамоторская. Все это приближает конец войны. Скорее бы!
11 сентября. Говорят, капитулировала Италия. Скорее бы пришла газета! Эти дни сумасшедшие: копаем картошку, детдомовскую и свою, переезжаем на новую квартиру, и все надо делать сразу, в одно время. Потом, когда закончится уборочная, будет полегче.
15 сентября. Какие-то безумные дни. Картофельное наводнение, нашествие. Картошка даже снится.
20 сентября. Наташа Попченко едет в Москву. Ее вызвал институт. Счастливица!
Лев Разумовский
В августе 43-го в Угорах прошли слухи, что вскоре состоится суд над местной колхозницей, укравшей два ведра семенной ржи. Через несколько дней в нашей столовой появился мужчина, сразу привлекший к себе всеобщее внимание необычным видом и поведением. Среди женского коллектива детдома несколько раз прошелестело слово «судья». Судья был чисто выбрит, аскетичен и бесстрастен. Черный костюм, отглаженная белая рубашка и черный галстук завершали его портрет. Особенно поразило всех, как он обедал. От радушно предложенных ему супа и каши сразу отказался. Аккуратно поддернув складки на глаженых брюках, присел за стол, раскрыл свой чемоданчик, вынул бутерброды, завернутые в кальку, развернул газету, положил ее на стол и принялся невозмутимо откусывать маленькими кусочками белый хлеб, читать газету и попивать чай из своего термоса. Внимательно наблюдавшая эту сцену, наша повариха тетя Шура Тютикова вытерла мокрые руки о передник и, тихо и убежденно сказав: «Этот засудит!», – ушла на кухню.
Вечером помещение сельсовета, где должна была состояться выездная сессия суда, было набито битком. Событие было из ряда вон выходящее. Пришли все, кто мог. Духота, шум, многолюдство. Пьяные парни лузгали семечки, тискали девок, те визжали. Над собравшимися висел густой дым крепкого самосада. Кто успел, разместились на лавках и на полу, остальные теснились стоя.
У противоположной стенки стоял стол, накрытый красной материей, на нем графин с водой и граненый стакан.
За столом сидели две незнакомые женщины из Горького, в углу – здоровенный мужик в милицейской форме. Рядом с ним сидела на табуретке худая, испуганно озирающаяся по
