телами. Мне никогда раньше не приходилось убеждать женщину провести со мной время после секса. Если уж на то пошло, мне приходилось придумывать способы, чтобы избавиться от них.

Я, наверное, заслужил это. Чтобы узнать, каково это — умолять.

Это был отстой. И теперь я понял, насколько большой.

Антикварная ярмарка была уже забита машинами, и, найдя свободное место, мы направились к воротам, войдя вместе с остальными на большую открытую площадку, заставленную бок о бок стендами и сотнями рядов, по которым можно было прогуляться.

— Вау, — сказала Хейвен, повернув голову. — Это место огромное. Ты бывал здесь раньше?

— Несколько раз, когда был моложе, с моей мамой. — Что бы она ни услышала в моем голосе, ее взгляд на мгновение задержался на мне, прежде чем она отвела его обратно к километрам продавцов и людей, болтающих, смеющихся и переходящих от киоска к киоску.

Мы начали прогуливаться, останавливаясь то тут, то там, Хейвен наклонялась ближе к тому или иному, проходя мимо одной вещи и задерживаясь около другой. Я стоял в стороне, зачарованно разглядывая ее, понимая, что можно узнать кого-то лучше, просто наблюдая за вещами, которые привлекли их внимание на антикварной ярмарке.

Моя мать всегда направлялась прямо к лампе Тиффани или письменному столу Чиппендейла. Фиби вообще никогда не проявляла никакого интереса к антикварным ярмаркам, предпочитая более современный декор всему бывшему в употреблении. Предпочитая тратить деньги, а не копить их.

Хейвен, по-видимому, нравились старые фотографии.

Я следовал за ней, наблюдая, как она переходит от одного стола с фотографиями к другому, обходя безделушки, мебель и даже украшения.

— Здесь целые жизни, — пробормотала она, наклоняясь вперед, — оставленные позади. — Она внезапно повернулась ко мне. — Ты можешь себе представить, что вообще никого не осталось, кто мог бы заботиться… — она повернулась, взяв в руки фотографию молодой девушки, — …о ней?

— Заботиться? — переспросил я.

Это была лишь фотография.

Она пожала плечами, отвернулась и отложила фотографию.

— Ценил. Помнил. Рассказывал истории.

Она повернулась ко мне так же быстро, как и отвернулась, держа в руках другую фотографию.

— Я собираюсь купить это, — заявила она. — Что ты об этом думаешь?

Мой взгляд переместился на фотографию в ее руке, старую черно-белую фотографию пожилой женщины с темными волосами и светлыми глазами.

— Думаю, это реквизит из фильма ужасов.

Она рассмеялась. Это было мило. Она была милой. Ее смех затих.

— И она никому не нужна, — тихо сказала она.

— Потому что она может похитить душу посреди ночи.

Она снова рассмеялась.

— Прекрати. — Она снова подняла фотографию, ее глаза смягчились, когда она посмотрела на старую женщину. — Оставлена позади, — пробормотала она.

— До этого момента.

— До этого момента, — подтвердила она.

Я поднял подбородок, глядя на продавца в киоске, который подошел и принял мою долларовую купюру за единственную фотографию.

— Спасибо, — выдохнула Хейвен, прижимая фотографию к груди, улыбаясь мне и официально делая этот доллар лучшим долларом, который я когда-либо тратил за всю свою жизнь, даже превосходя тот, который я потратил на собаку Блуберри.

Мы снова начали прогуливаться вдоль ряда киосков.

— Я собираюсь поставить ее на свой комод и спросить у нее совета, — сказала она, наклонив голову и изучая старую женщину.

— Это становится все более жутким с каждой минутой, — сказал я.

Она снова рассмеялась.

— Но она дала бы отличный совет, тебе не кажется?

— Что бы она тебе сказала? Обо мне, например?

Хейвен взглянула на меня, выражение ее лица было задумчивым. Я понял, что задерживаю дыхание, и выпустил его медленным, тихим выдохом.

— Она бы сказала, что ты более чем достойный, — тихо сказала она, ее щеки слегка вспыхнули.

— Я приму это, — сказал я, кивнув на фотографию. — Спасибо тебе, бабуля. — Мои брови поднялись вверх. — Ты же понимаешь, что заставляешь меня разговаривать с растениями и фотографиями выдуманных бабушек.

— Обещай мне, что всегда будешь это делать, даже когда меня не станет. Это будет моим наследием.

Даже когда меня не станет.

Даже когда меня не станет.

Эта фраза отозвалась эхом. Мне это не понравилось.

Она подошла к столу со всякой всячиной, просматривая с некоторой долей незаинтересованности. Здесь не было старых фотографий.

Я снова наблюдал за ней, думая о вечере по сбору средств у Бьюкененов. Я колебался и раздумывал над тем, подарить ли ей цветы для нашего «свидания», но в конце концов решил, что срезанные цветы как-то ранят ее. Тогда эта мысль показалась мне мелодраматичной, но сейчас, в этот момент, я понял, что это вовсе не надуманно. Я был прав, прочитав ее именно так. Корни были очень важны для Хейвен Торрес, даже желанны. Потому что у нее не было своих собственных, и, осознавала она это или нет, она тосковала по ним.

Неудивительно, что она так любила сажать растения.

Возможно, даже нуждалась в этом.

Ты боишься, что однажды станешь всего лишь забытой фотографией, которую все оставили позади?

У меня заныло в груди, поднялась потребность рассеять этот страх, забрать его у нее, даже если это означало страдание для меня.

Шум стих, кровь засвистела у меня в ушах. Она что-то сказала продавцу, и он засмеялся, указывая на различные предметы.

Мир накренился, и я вслепую протянул руку, ни за что не хватаясь.

Время замедлилось, все исчезло, кроме нее. Она слегка повернула голову, и перед моим мысленным взором возник причал, выходящий к воде, у нее под ногами, дом с верандой, сияющий на солнце, возвышающийся над деревьями позади нее.

Я сглотнул.

Это было так ясно.

Видение обрушилось на меня, как головокружительная волна. Это был мой причал, мой дом, фотография, на которую я так старался вставить Фиби.

Но образ Хейвен, стоящей на месте, которое было моим, голубая рябь озера Пелион, веером расходящаяся вокруг нее, была яркой и ослепительной. Я не мог отмахнуться от этого. Это было чудесно и ужасно, потому что она не хотела этого со мной.

Мы были друзьями. С преимуществами, но все равно просто друзьями.

Она уедет. Она здесь всего лишь проездом.

Но почему-то ни одна из этих вещей не затуманила картину в моем сознании.

Мне хотелось рассмеяться и упасть на колени. Это было забавно. И совершенно трагично.

Она повернулась ко мне, сверкнув своей ослепительной улыбкой, эти дикие кудри разметались вокруг ее лица. Мое сердце сжалось, затем опустилось, потом взлетело и, казалось, отскакивало от внутренних стенок моей груди. Мой мозг тоже чувствовал себя странно, одновременно затуманенным и звенящим. Может быть, я не столько представляю себе будущее с Хейвен, сколько страдаю от кровоизлияния в мозг? Возможно, апоплексический удар был неминуем.

Я ждал,