указал сам Алексеев, «усиленно» его рекомендуя. «Я тоже думал о нем, – писал Царь 7 ноября, – и поэтому согласился на этот выбор. Я недавно видел Гурко, все хорошего мнения о нем, и в это время года он свободно может уехать из своей армии на несколько месяцев». А. Ф. не возражала против этого назначения: «Я надеюсь, что Гурко окажется подходящим человеком – лично не могу судить о нем, так как не помню, чтобы когда-либо говорила с ним – ум у него есть, только дай ему Бог души» (8 ноября). «Не забудь, – добавляет А. Ф. через месяц (4 дек.), – воспретить Гурко болтать и вмешиваться в политику – это погубило Никол. и Алексеева»135.

Сторонники концепции о «сепаратном мире» спешат сделать весьма придуманное заключение: «Ген. Гурко не разговаривал и был мало подготовлен для своей роли – цель Распутина и А. Ф. была достигнута». Гурко далеко не был бесцветной фигурой, при которой «пацифистам» легче было достигнуть своих целей. Палеолог, который «охотно» готов был примириться с отставкой Алексеева, охарактеризовал его преемника, как человека «активного, блестящего и открытого», но, как говорят, «поверхностного» и не имеющего должного авторитета. Француз проф. Легра, наблюдавший Гурко в дни революции на Западном фронте, называет его «подлинным вождем». Такую же приблизительно характеристику дает и ген. Жанен. Первое впечатление Базили в Ставке (письмо 27 ноября) было таково: «По сравнению с ген. Алексеевым заместитель его не может быть признан столь же вдумчивым136, но в противность его он, по-видимому, в высокой степени волевой тип»137.

Басня, сочиненная по поводу временного отъезда Алексеева, совершенно опровергается тем решительным приказом по армии, который был отдан верховным командованием 12 декабря в ответ на предложение центральных держав о мире, переданное через Америку, и который был написан Гурко, как сообщал Царь жене (об этом приказе сказано будет ниже). Распутин, а следовательно и А. Ф., целиком его одобрили: «Как хорош твой приказ – только что прочитала его с глубочайшим волнением», – писала А. Ф. 15 декабря и 16-го: «Твой приказ произвел на всех прекрасное впечатление – он явился в такой подходящий момент и так ясно показал твой взгляд на продолжение войны».

При Гурко окончательно стабилизировался новый Румынский фронт – по существу это не означало крушения непредусмотрительной стратегии Алексеева: мы видели, что Алексеев предвидел такую возможность, но не считал нужным преждевременно форсировать дело… В записке, переданной 8 декабря представителю союзнического командования в Ставке ген. Жанену от имени русского верховного командования, отмечалось, что вступление Румынии в войну произошло в условиях, которые нельзя «считать особо благоприятными с точки зрения общего плана войны» (т.е. проводилась мысль Алексеева) и что ответственность за военные события в Румынии ложится на последнюю: румыны, отвергнув русские предложения, настаивали на том, чтобы «взять на себя как распределение сил, так и план действия», они потребовали «перехода в наступление… через Карпаты», «внезапный крах румынской армии» делал рискованной «посылку отдельных частей русских войск в малонадежную среду, под командование, действия которого не могли внушать доверия». «Все возможное будет сделано для того, чтобы добиться… всего, что может улучшить положение в Румынии», – заканчивала записка верховного командования.

В отсутствие Алексеева, возможно, стратегическим предположениям союзников были сделаны большие уступки, чем то хотел и допустил бы Алексеев, но это лишь еще раз подчеркивает мысль, что отъезд Алексеева вовсе не означал начала эры уступок прогерманским настроениям. 17 декабря в Ставке состоялся военный совет, на котором присутствовали Рузский, Эверт и Брусилов со своими начальниками штабов. «В соответствии с постановлением военной конференции в Шантильи138, – сообщал Базили Нератову 23 декабря, – задачей нашей в ближайшую кампанию признано наступление в направлении Болгарии. Для этой цели, несмотря на возражения главнокомандующих северным, западным и юго-западным фронтами, под влиянием определенно выраженной воли Государя Императора и решительно высказанного мнения ген. Гурко, решено снять с указанных фронтов еще 20 дивизий, которые будут отправлены на румынский фронт139.

Таким образом, получилось нечто иное, чем предуказывала «исподтишная» подготовка сепаратного мира. Только в воспоминаниях Брусилова – в том, как он описывает военный совет, – можно найти при желании очень косвенное подтверждение тезиса Семенникова. Вот это описание: «Царь был еще более рассеян, чем на предыдущем военном совете, и беспрерывно зевал, ни в какие прения не вмешивался, а исполняющий должность нач. штаба верх. главн. Гурко, невзирая на присущий ему апломб, с трудом руководил заседанием, так как не имел достаточного авторитета… Относительно военных действий на 17 год решительно ничего определенного решено не было… На следующий день… заседание продолжалось, но с таким же малым толком, тем более, что нам было сообщено, что Царь, не дожидаясь окончания военного совета, уезжает в Царское Село, и видно было, что ему не до нас и не до наших прений. Во время нашего заседания было получено известие об убийстве Распутина, и потому отъезд Царя был ускорен, и он экстренно уехал, быстро с нами простившись. Понятно, мы – главнокомандующие… сговориться ни о чем не могли, так как различно понимали положение дел… Не знаю, как другие главнокомандующие, но я уехал очень расстроенный, ясно видя, что государственная машина окончательно шатается и что наш государственный корабль носится по бурным волнам житейского моря без руля и командира. Не трудно было предвидеть, что при таких условиях несчастный корабль легко может наскочить на подводные камни».

Как ни тенденциозно изложение Брусилова, одно в нем выступает с определенностью: отсутствие Алексеева все же означало расстройство центрального командования. Насколько это ощущалось отчетливо в Ставке, видно из письма того же Базили, который через десять дней после своего пессимистического и преждевременного заключения о том, что Алексеев не вернется на свой пост, сообщал в министерство: «Насколько я могу судить, возвращение в Ставку ген. Алексеева становится вновь более вероятным: здоровье его поправляется. По его просьбе, ему ежедневно посылаются по прямому проводу, соединяющему Ставку с Севастополем, все главные данные об операциях. С другой стороны, положение ген. Гурко, по-видимому, не укрепляется. Все более распространяется мнение, что заместитель ген. Гурко не может сравниться с ним в отношении обдуманности решений. Ни ген. Гурко, ни ген. Лукомский, новый генерал-квартирмейстер, не обладают теми громадными знаниями и опытом в области техники движения войск, благодаря которым ген. Алексеев был незаменимым «начальником штаба». С другой стороны, до меня продолжают доходить слухи, будто независимые манеры ген. Гурко