Он невольно подумал о Миранде Крабтри. О том, как она прижималась спиной к стене магазина, взмокшая от пота и крови, как недовольно ежится. Он надавил пальцами на лоб – режущая часть бура уже поднялась туда. Теперь сучка была мертва, а карлик висел поперек рамы какого-нибудь здоровенного мотоцикла. И скоро появится мистер Костяное Лицо на своем грохочущем звере и сообщит констеблю, что дело сделано. В багажник «Плимута» загрузят мешки денег – плату за Джона Эйвери, – а острозубый достанет сумку и вручит Чарли Риддлу, будто приз. Внутри будет серо-зеленый человеческий глаз. «Миранда, – думал Риддл, – у нее всегда были глаза матери». Но это был не конец, нет, потому что в Воскресном доме еще ждала баба Эйвери – черная, стройная и нахальная. Ох как она загорюет, когда узнает, что ее муженька продали в рабство. «Точно как твоих предков», – возможно, скажет ей Риддл, а потом рассмеется и ткнет сигаретой ей в ухо, а потом Роберт Алвин будет держать ее за руки, чтобы она могла смотреть, как он размозжит мозги ее ребенку рукоятью своего «Скофилда».

Господи боже, до чего же это прекрасно.

«Только почему у меня башка так раскалывается?»

Бур вошел еще глубже, нервы напряглись сильнее. Он вытащил сигарету. Кончик загорелся красным.

Фанера, закрывавшая дверь старого кафе, была расшатана, и он, оттянув уголок, пролез внутрь и стал бродить в благословенном мраке развороченного здания по вырванным страницам телефонной книги и старых меню, разбросанных кругом, будто грязные перья в пустом гнезде.

Когда они явились, приехали с запада, группа мотоциклов катилась по асфальту, что стелился по равнине длинным горячим языком. Он услышал их из здания, а когда вышел за дверь, то понял, что Роберт Алвин тоже был начеку. Заместитель наполовину выбрался из автомобиля, одним ботинком стоя в нем, а другим на дороге. Мотоциклы заехали на парковку рядами по двое, всего их было шесть. Нарезав пару кругов вокруг «Плимута», они сбросили скорость на втором и загазовали. Риддл понял, что сейчас будет, в тот же миг, когда это произошло, – и это показалось ему совершенно немыслимым. Ощущение было такое, будто он терял равновесие, будто весь мир покачнулся у него под ногами.

На третьем мотоцикле вторым номером сидела женщина с толстыми руками, в белой футболке, отрезанной над животом. Она вытащила дробовик из футляра у хромированной трубы на боку мотоцикла. В шуме моторов Риддл даже не услышал выстрела – только увидел вспышку и последовавший за ней дым. Окно в открытой двери «Плимута» взорвалось, отбросив Роберта Алвина обратно в салон.

Круг стальных коней разомкнулся и направился к Риддлу, стоявшему под потрепанным навесом старого кафе. Старинный пистолет уже оказался у него в руках, курок был взведен.

Мотоциклы рассредоточились, устремившись на него.

Риддл выстрелил три раза, и двое посередине упали, а те, что ехали по бокам, – поспешили свернуть подальше от товарищей, чтобы не свалиться за компанию. Таким образом байкеров осталось четверо.

Риддл скрылся за листом фанеры, висевшим в двери. Очутившись внутри, ринулся в дальний угол, где за столом из металла и стекла обвалилась часть крыши и потолок болтался, как отвисшая челюсть. Он нашел укрытие за прилавком и вставил три пули из кобуры в свой «Скофилд».

Снаружи раздался рев моторов, и сквозь фанерный лист прорвался одинокий мотоцикл.

Риддл встал из-за своего укрытия и выстрелил.

Ездока сбросило с мотоцикла – и последний, без управления, влетел в обшитую сосновыми панелями стену и застрял в ней.

Риддл услышал, как снаружи зашумели и затихли двигатели. Увидел, как три мотоцикла пронеслись мимо раскуроченного проема, уезжая и скрываясь из виду. Шум затих, остался слышен лишь слабый гул автодрома за полем и сплевывания умирающего, который лежал на полу менее чем в десяти футах от Риддла. Под байкером расползалась лужа крови.

Констебль осторожно обогнул прилавок, хрустя ботинками по битому стеклу, и присел на корточки рядом с умирающим. У того были длинные ярко-желтые волосы и красная пестрая бандана, повязанная на горле. Зубы были стиснуты, и Риддл заметил у него неправильный прикус и серый налет на челюсти.

– Все должно было быть не так, – произнес Риддл.

Испуганные глаза байкера скользнули на констебля.

Риддл накрыл рукой его нос и рот, почти нежно, почувствовал прерывистое дыхание, влагу лица.

– Мы должны были быть друзьями, – сказал он. Затем зажал ему нос и сдавил челюсти, а когда байкер стал вырываться, Риддл уперся коленями в пол, надавил всем своим весом и почувствовал, что байкер не хочет умирать, напрягает мышцы, сопротивляется изо всех сил, и это казалось почти чудодейственным исцелением, воскрешением из мертвых, а не наоборот – настолько живо противилось ему сокрушенное тело. Но наконец борьба прекратилась, и байкер затих под рукой констебля.

Риддл вытер ладонь о свои брюки цвета хаки и встал. Правое колено хрустнуло – звук был похож на точку в конце предложения. Сквозь пробитую фанеру он видел, что водительская дверь «Плимута» была все еще открыта. На приборной панели лежала пятка Роберта Алвина, штанина на нем задралась.

– Я хотел, чтобы были, – проговорил Риддл тихо. Он трясущейся рукой достал еще пулю из кобуры и вставил пулю в патронник. И прокричал в открытую дверь: – Я ХОТЕЛ, ЧТОБЫ МЫ БЫЛИ ДРУЗЬЯМИ, УРОДЫ ТРАХАНЫЕ!

Что-то провалилось сквозь крышу в дальнем углу здания – бутылка с огненным хвостом, тянущимся по тряпке, заткнутой в горлышко. Бутылка ударилась о плитку и взорвалась, а потом пламя взметнулось по помещению и охватило здание.

Риддл попятился к развороченному выходу, за которым, знал он, оставшиеся трое устроили засаду. Он взвел курок «Скофилда».

– А не пошли бы все в ад, на хрен, – проговорил он и, стреляя, выскочил наружу.