Шрифт:
Закладка:
– Залюбовался я вами сегодня, товарищ капитан, – заговорил Карев. – Очень приятно смотреть, когда форма опрятная, когда офицер уважает свою форму и свое звание. Хвалю. И сами вы чисто выбриты. Честно говоря, давно хотел вам сделать замечание, но рад, что вы сами взялись за свой внешний вид. Но я не затем вас позвал, Иван Карпович. Дело важное, как вы поняли по ситуации. Поэтому не в управлении встречаемся, а вот так. Можно сказать, конспиративным образом. Да и времени не было вас вызывать. То, что я вам скажу – просьба, но выполнить ее вы должны как приказ.
– Слушаю, товарищ майор, – солидно кивнул Мороз. Все-таки приятно сознавать, что по-прежнему его начальство ценит, уважает. Мог бы Карев и просто приказать, а говорит все же о просьбе. Рано еще списывать со счетов капитана Мороза. Он еще молодым фору даст!
– Так вот, Иван Карпыч, просьба такая к вам. Сегодня из дома не выходить и завтра не выходить. Откровенно пить водку, и чтобы об этом знали все окружающие. Такая вот оперативная для вас задача.
– Как пить? – опешил Мороз и уставился на Карева. – Это что же, в образе оставаться, что ли? Будто я… такой вот…
– Именно, Иван Карпыч, именно, – поспешно заговорил Карев. – Два дня такой вам образ нужно поддержать. Пить дома, и чтобы обязательно об этом знали окружающие. Вам понятно?
– Нет, – пожимая плечами, пробормотал капитан, но тут же спохватился. – То есть да, так точно, понятно! Делать вид, что пью запоем, и ждать приказа!
– Не делать вид, а пить, Иван Карпыч, – поправил Мороза Карев. – Все по-настоящему, все без игры и натяжек. И не подведите меня! Если поняли, то я вас больше не задерживаю.
Мороз выбрался из машины и двинулся в сторону дома, но шел он как в тумане, несмотря на то что приказ получил простой и вполне понятный. Другое гнездилось в голове капитана, иные сомнения одолевали его. Раздвоилось сознание, и никак не находило оно согласия внутри. Ни в голове, ни в сердце. Ведь так было приятно и ладно на душе, когда, чисто выбритый, в отутюженной шинели, он вышел на улицу, ведь душа пела, работать хотелось, хотелось, чтобы все вокруг видели его решимость и настрой. А получалось, что все напрасно. Нет, оно, конечно, понятно, что приказ начальства, что оперативная работа требует, но разладилось в душе. Почему же я, ведь не самый плохой работник, ведь все будут думать, что я опять ушел в запой. Ведь приказано, чтобы все знали, что капитан Мороз запил опять, что он пьяница, без просыпу пьющий. Где ж тут уважене заслужить, где ж понимание? А как потом можно будет за руку схватить кого-то, ведь он тебе в ответ может сказать, а ты сам-то какой! И ведь не поспоришь, не возразишь начальству. Человек в погонах обязан выполнять приказы, иначе же рухнет все к чертовой матери. Хотя… и так все летит к черту. Эх…
Не посмел Мороз заходить в гастроном в форме. Переоделся, лицо прятал, когда покупал две бутылки водки. А домой шел, как на позорную казнь, как получивший заслуженное наказание. И когда он вошел в квартиру, поставил бутылки на стол, то тут же ему захотелось выпить. Да так захотелось, что аж горло свело, и на глаза навернулись слезы отчаяния. Но спешить было некуда.
Он сидел в старых галифе и майке на кухне. Мороз начал было сервировать стол, так чтобы было красиво и правильно, а потом махнул на все рукой и стал пить так, как обычно. Опрокинув рюмку, он ломал кусками черный хлеб и закусывал им горькую водку. И на душе было горько. И хрустящие огурчики он доставал прямо из банки, засовывая туда пальцы. Вот и стол залил огуречным рассолом, и хлеб накрошил. Банку тушенки он открывал ножом и ел прямо с ножа, давясь и сокрушенно качая головой.
И когда дверь открылась и вошел Михалыч, Мороз даже не удивился, он попытался подняться со стула, но только махнул рукой и позвал гостя.
– Иди, иди, друг мой фронтовой! Мы с тобой одно дело делали. Ты там, я здесь. А в результате оба на обочине жизни. Ты покалечился, я покалечился. И что нам остается, друг Михалыч? Пить и смотреть, как живут другие? Садись, выпей со мной!
Встреча на городском почтамте родила в голове Буторина нехорошие ассоциации. Картина лежащего на снегу тела сбитого насмерть машиной Лехи Машного была свежа в памяти. Но он понимал, что это место очень удобно для таких встреч, тем более что нужно что-то передавать из рук в руки. Так что или рынок, или почтамт.
Виктор стоял у высокого столика с чернильницами и старательно заполнял бланк телеграммы, карябая старым пером плотную серую бумагу. Гриб встал рядом и прошептал:
– Все делаем сегодня. Вечером попозже.
– Сдурел? – спокойно поинтересовался Буторин. – Времени на подготовку нет, я даже помещений своими глазами еще не видел. Буду тыркаться, как слепой котенок. Нас там вохровцы перещелкают, как котят.
– Не перещелкают, – усмехнулся Гриб. – В заводской охране только старенькие наганы. А милиция приехать не успеет. Держи!
– Что это? – Буторин подтянул к себе несколько плотно свернутых листов бумаги, которые ему подвинул вор.
– То, что ты хотел – схема внутренних помещений от проходной, через которую вы войдете, и до самой двери кассы. А вот это разовые пропуска на трех человек на сегодня. Войдете и осматривайтесь сколько влезет. Времени у вас на осмотр и подготовку будет часов до одиннадцати вечера. В половине одиннадцатого встретитесь с моим человеком. Там, на схеме, крестиком указано, где встретитесь.
– Как я его узнаю? Как он узнает, что я это я?
– Я тебе скажу, что шепнуть ему и что он ответит. Не ошибешься.
– А если он не придет?
– Значит, не судьба, Седой, – развел Гриб руками. – Ты в судьбу-то веришь? Говорят, нам всем там прописано, что и как. И когда! И говорят умные люди, что ерепениться не надо, коль на роду все написано каждому.
– Хотел бы я знать, что у тебя на роду написано, Гриб, – нехорошо ухмыльнулся Буторин. – Глядишь, и жить бы мне легче стало.
Буторин стоял у киоска возле проходной завода. Ничто не
