– Да он и не красный, и не комиссар вовсе, – втолковывал Бэкону авиатор. – Это, видите ли, у него манера такая – прикидываться красным. На самом деле он благородный человек, дворянин – как вы да я.

– Ваш благородный чуть голову мне не оторвал, – сердито заметил англичанин, переходя на английский.

– Что же делать – лес рубят, щепки летят, – отвечал Рудый. – А кроме того, вы же сами хотели застрелить Нестора Васильевича.

– Я не в обиде на полковника, – великодушно сказал Загорский. – Чего только не бывает во время войны…

Постепенно полковник смягчился, и все они вместе с Ганцзалином пошли выпить за счастливое избавление от смертельной опасности. Не пошли только Хидр и Джамиля, отговорившись тем, что они правоверные и вина им нельзя.

Из дальнейшего разговора с Рудым стало ясно, что это, возможно, последняя командировка в Туркестан. К несчастью, проклятые большевики сильно теснят наших друзей моджахедов, здесь они оказались далеко не такими твердыми, как в том же самом Афганистане.

– Да и в Афганистане не все одинаковы, – рассудительно заметил Рудый. – пуштуны одно, таджики – другое, белуджи – третье.

Так или иначе, движение моджахедов в Туркестане, по всей видимости, находилось на последнем издыхании. Один отряд за другим сдавался на милость Красной армии. В Алайской долине оставалось еще несколько сильных курбаши, им и предназначалось оружие, которое вез караван полковника Бэкона. К несчастью, они попали сюда как раз в тот момент, когда красным вздумалось окончательно разгромить моджахедов на востоке Туркестана.

– Теперь вот петляем, как зайцы, – с неудовольствием говорил англичанин, пока расторопный Рудый отливал вино из бурдюка в большой кувшин, а из него уже разливал по чашам. – Караван наш замаскирован под торговый, но это, простите меня, до первой серьезной проверки. Движемся только ночью, днем прячемся. Не дай Бог, красные нас обнаружат. Конечно, мы с нашим арсеналом хоть целой армии можем дать бой, вот только наша задача не ввязываться в сражения, а довезти оружие до места. Вот поэтому мы все время посылаем разведчиков не только вперед, но и назад.

– Как же вы собираетесь пробраться в Алайскую долину теперь, когда у вас на пути красные эскадроны Ярмухамедова и Маликова? – полюбопытствовав Загорский.

– Для этого есть военные хитрости, – отвечал полковник, с некоторым недоумением заглядывая в пустую чашу. Он протянул ее Рудому, и тот снова наполнил ее.

Нестор Васильевич пожал плечами: два десятка басмачей против нескольких сотен красных сабель? Эти хитрости должны быть очень искусными, чтобы нейтрализовать такую разницу в людской силе.

– Да хитрость невелика, – снисходительно заметил Рудый. – Для начала попробуем пробраться, как говорят, огородами, то есть ночью и обходными путями.

Загорский заметил, что с их грузом обходными путями едва ли получится. Авиатор отвечал, что в таком случае придется послать гонца в Алайскую долину. Тамошние курбаши начнут заварушку в неожиданном месте, отвлекут на себя красных, а караван тем временем проскочит, куда требуется.

– Но об этом – никому ни слова! – поднял палец хмелеющий уже полковник Бэкон. – Это будем считать нашей страшной военной тайной, о которой будете знать только вы и ваш китаец – и больше никто.

Тут он встрепенулся, придирчиво глянул на Нестора Васильевича и сказал:

– Ну, а вас, господин Загорский, что привело в эти дикие края?

Загорский улыбнулся. Он бы, конечно, мог сказать, что его тут держит чисто исследовательский интерес, но раз уж они подружились, то он будет совершенно откровенен: они преследуют бандитов, укравших исламскую святыню. Именно поэтому рядом с ним находятся два суфия.

– Ох уж эти суфии, – вздохнул полковник. – Знающие люди рассказывали, что они жулики, только и способные, что на рыночной площади фокусы показывать.

Загорский покачал головой: по его мнению, суфии годились и на что-то большее, чем соблазнительные для правоверного цирковые чудеса. Впрочем, тут, как говорится, могут быть разные мнения.

– А что за святыню вы ищете? – полковник вдруг вспомнил, что об этом Загорский не сказал ни слова. – Туфля Пророка или волос из его бороды?

Загорский отвечал, что это не туфля и не волос, это уникальный древний список Корана.

– Уникальный список Корана, – полковник только плечами пожал. – И это в земле, которая хранит в себе подлинные сокровища, настоящие россыпи драгоценностей… Впрочем, я человек приземленный, практический и о чужих святынях судить не берусь, мне и свои-то давно поперек горла…

Тут он осекся, некоторое время переводил взгляд с Рудого на Загорского, потом сказал с удивлением:

– Кажется, господа, я немного перебрал, – и добавил совершенно непоследовательно. – Налейте-ка мне еще чуть-чуть.

Они налили еще чуть-чуть, потом еще. Вскоре полковник опустил голову на грудь и задремал.

– Устает наш полковник, – вздохнув, заметил Рудый. – Да и как не устать? Работа, я вам скажу, просто адская. Правда, платят за нее хорошо, а иначе какого бы черта во все это ввязываться. С другой стороны, как подумаешь, что тебя в любой момент могут прикончить в бою или, того не лучше, изловить и к стенке поставить, как-то и деньги становятся не милы. Во всяком случае, не так милы, как думаешь о них, сидя в безопасном далеке и не видя всех этих бандитских рож. Я красных комиссаров имею в виду, – поправился он, заметив, что по губам Загорского скользнула легкая улыбка.

– Да, кого же еще, – кивнул Загорский, ставя на стол пустой бокал.

– Я вам вот что скажу, – Рудый бросил быстрый взгляд на похрапывающего полковника. – Как на духу, Нестор Васильевич. По мне, так и те, и другие друг друга стоят. Что большевики, что бородачи эти. Жестокость и свинство со всех сторон, состязание плохого с еще худшим. Вот они у меня уже где – и те, и эти. Не хочу во всем этом участвовать больше, не желаю. Я за эти годы скопил кое-что. Перееду в Британию, куплю домик на берегу Темзы, буду сидеть себе розы выращивать. Женюсь, детишек заведу. Вы не смотрите, что я седой наполовину, я сам по себе человек еще молодой. Я, вы знаете, девушку себе в Тунисе нашел.

Он конфузливо засмеялся.

– Ну, не то чтобы совсем местную, конечно, а так – четвертинка на половинку. Квартеронка, одним словом. Так-то почти не видно, только волосы кудрявятся и кожа темного золота. Ну, так это и загореть можно, загорать же никто не запрещал. Семья не то чтобы богатая, зато девушка добрая и меня любит. Хотя за что меня любить, не понимаю. За усы только да за нрав индюшачий, ну, так этого добра среди русского офицерства хватает, не мне вам рассказывать. А так – женюсь, женюсь, вот увидите. И ничего, что из местных. Наши-то обычно брезгуют, ищут свою, славянку, на худой конец, француженку какую-нибудь. Но у француженок свои французы, вот и сидят наши пари́сы[36], положивши зубы на полку, или в борделях разговляются. А у меня расовых предрассудков нет и национальных тоже, я и на еврейке готов жениться, лишь бы девушка красивая была, добрая и хозяйственная – а остальное приложится.