сложных когнитивных задач птицы действовали по меньшей мере столь же успешно, как и человекообразные обезьяны и маленькие дети»[130]. (Как выразился в середине XIX века преподобный Генри Уорд Бичер, если бы люди имели крылья и носили черное оперение, лишь немногим из них достало бы ума, чтобы называться воронами».)

В сущности, если человекообразные обезьяны и превосходят чем-нибудь попугаев и ворон, то очень немногим. По крайней мере, не соотношением размеров мозга и тела, не социальными навыками и не умением изготавливать орудия или решать сложные головоломки. Например, вóроны способны, как и высшие приматы, отслеживать человеческий взгляд не только на большом расстоянии, но и через зрительные барьеры[131]. В экспериментах, где подопытным животным нужно было использовать короткую палочку, чтобы достать более длинную, новокаледонские вороны справлялись с этой задачей ничуть не хуже, чем большинство горилл и орангутанов.

В экспериментальных условиях некоторые ара и африканский попугай жако приучались получать несъедобные предметы вместо пищи с тем, чтобы потом обменивать их на пищу, которая им нравится больше. Следовательно, им понятно, что такое отсроченное вознаграждение и ценность «валюты»[132]. И в этом попугаи ничуть не уступают шимпанзе.

У ара и других попугаев, а также у ворон и прочих врановых птиц головной мозг эволюционировал иным путем и устроен иначе, нежели у высших приматов. Эволюционные линии, приведшие к возникновению млекопитающих, отделились от ветви рептилий за десятки миллионов лет до возникновения птиц. Таким образом, своего высшего развития мозг млекопитающих и мозг птиц достигли независимым образом и представляют собой две совершенно самостоятельные вершины разума[133]. Вероятно, и у тех и у других интеллект развился потому, что им необходимо было наращивать мощность мозга для развития сложных социальных взаимодействий. И хотя «аппаратура» у птиц и млекопитающих организована по-разному, приобретенные ими когнитивные способности оказались весьма сходны. При сходных нуждах разные пути привели к сходным результатам. И все это произошло задолго до того, как на земле появились люди. Но сейчас мы, при всех наших достижениях, можем оценить, до чего поразительны и великолепны и другие мыслящие существа.

В экспериментах жако по имени Гриффин, наученный называть разные вещи, наблюдал, как экспериментатор складывает в ведро два типа предметов в соотношении один к трем (допустим, три пробки и один листок бумаги). Затем экспериментатор доставал из ведра один предмет так, чтобы попугай не видел, какой именно. Когда попугая просили назвать извлеченный предмет, спрятанный в руке исследователя, птице давали заглянуть в ведро, чтобы определить, что там было. И Гриффин отвечал правильно в большинстве попыток с самыми разными предметами[134]. Это называется вероятностное мышление, и до недавнего времени, то есть до проведения того самого исследования, ученые были убеждены, что оно доступно лишь немногим млекопитающим. Просто попугаев раньше никто не спрашивал.

Гриффин также выучил названия и формы различных трехмерных объектов и был способен соотносить правильные названия с плоскостными изображениями этих предметов. Более того, Гриффину часто удавалось угадать форму на двухмерном изображении, когда его показывали не полностью. Это подтверждает, что попугаи способны обобщать представление о форме реальных предметов и применять обобщения в том числе и к частично скрытым изображениям.

Подобно шимпанзе, некоторые виды ворон, кустарниковых соек и воронов меняют поведение, когда конкурент застает их за припрятыванием пищи. Сойки ведут себя более настороженно по отношению к потенциальным ворам, если они сами украли у кого-то добычу, – как говорится, рыбак рыбака видит издалека[135]. Понимание того, что может сделать другая птица, исходя из понимания того, что мог бы сделать ты сам, называется «проекцией опыта». Чтобы увидеть происходящее с точки зрения других особей, ты должен понять то, что способны понять они. Иными словами, ты должен сообразить, что у них на уме. Еще не так давно большинство психологов были убеждены, что только люди способны признать наличие разума у других существ. Теперь же некоторые психологи и другие ученые постепенно осознают и подкрепляют доказательствами тот факт, что мы делим мир с множеством иных разумов.

Чтобы реагировать на наблюдателя, требуется и еще одна способность – понятие о времени. То есть ты должен понимать, что в будущем наблюдатель может украсть у тебя то, что ты пытаешься спрятать. Понимание прошлого и предвидение будущего – это то, что иногда называют «мысленным путешествием во времени». Молодые кустарниковые сойки учатся выбирать подходящие тайники для припрятывания желудей (места с пониженной влажностью, где желуди сохраняются дольше) у родителей[136]. Но они не станут пользоваться даже лучшими тайниками, если у них есть основания думать, что кто-то за ними подглядывает. Да-да, я так и сказал – основания думать.

Табаско впервые обзавелся парой в десятилетнем возрасте, взяв себе в партнеры дикую самку, получившую прозвище Сеньора Табаско. Она нередко навещала лесную исследовательскую станцию вместе с ним. Одна из дочерей Табаско, по имени Тамбо, загнездилась в дуплянке возле гостиницы. И своего дикого супруга, ара по имени Пата, она тоже познакомила с этими местами. «Пата ведет себя как настоящий „чико“, – говорит мне Габи. – Ему все ново, все интересно». Один из отпрысков Чучуи и Иносенсио, выросший в дикой природе десятилетний Эредеро, тоже перенял повадки родителей и частенько наведывается на станцию, чтобы перехватить чего-нибудь вкусного. Тот факт, что некоторые привычки «ручных» ара оказались усвоены их дикими партнерами и даже партнерами их детей, показывает, с какой охотой и вниманием эти попугаи наблюдают за другими птицами, пользуются их знаниями и следуют их примеру. Невольно задумываешься о том, как именно происходит передача этой информации – допустим, одна птица говорит другой: «Лети со мной, я тебе такое покажу! Держись естественно и просто повторяй все, что я буду делать». Так или иначе, копирование даже не самых естественных повадок сородичей происходит у представителей местной популяции попугаев самым что ни на есть естественным образом.

Они с исключительной гибкостью учатся новым, сколь угодно необычным способам, как заставить окружающий мир работать на них, перенимая друг у друга элементы культуры. Амазонский дождевой лес – одна из самых сложных биосистем на планете. Все, что требуется попугаям для жизни, – пища, минеральные вещества, вода, места для гнезд, партнеры, союзники, убежища – находится в разных местах и в разное время. Поэтому им нужно владеть целым набором навыков. И поскольку густой лес скрывает их культурную компетенцию от человеческого глаза, можно не сомневаться, что умения, которые полностью дикие ара усваивают друг от друга, на деле куда сложнее, чем просто способность стащить со стола булочку или увернуться от струи воды из опрыскивателя в руках официанта. Но зато