Шрифт:
Закладка:
Почёсывая на ходу за ухом увязавшегося за мной барбоса, в несколько минут дошёл до Сыпрыкиных. Живут они в таком же бараке, и всё отличие от нашего в том, что у них вместо песочницы во дворе качели. Да пожалуй, чуть иначе рассажены под окнами чахлые, какие-то погрызенные и пожеванные, цветы тех неприхотливых советских пород, которые, как мне кажется, способны выжить даже в эпицентре ядерного взрыва.
— А, Миша… — рассеянно поприветствовала меня рыхлая, затрапезно одетая тётя Лена, закопавшая в каких-то мелких склянках, россыпью лежащих в большой коробке на столе, — Мазь, да?
— Здрасте… — киваю, прислоняясь к дверному косяку и стараясь дышать через раз, — ага!
Она увлекается составлением мазей, кремов и прочего советского дефицита, считаясь в посёлке достаточно влиятельной фигурой.
— Сейчас, сейчас… да где же она?! — женщина, близоруко щурясь, начала перебирать баночки и флаконы, некоторые из которых открывала и нюхала, — А, вот… держи!
Проговорив инструкцию по использованию мази, очень путаную и многословную, она отпустила меня, и я с облегчением вырвался из комнаты, в которой ароматы, смешавшись воедино, дали невообразимый эффект использованного кошачьего лотка, залитого освежителем воздуха.
Благополучно доставив мазь по назначению, я взял из комнаты свёрток с чистой одеждой, веники, и, обменявшись с дядей Витей понимающими взглядами, уселся ждать. Сосед курит, время от времени поглядывая на вход в барак и неторопливо рассказывая о своём детстве в Москве тридцатых годов.
Пуская колечками дым, хмыкая, замолкая иногда, он говорит об атмосфере страха, в котором он жил. Страха, зачастую неосознаваемого, привычного, довлеющего над всем.
Жизнь, в которой пишут доносы на соседей, чтобы переехать в комнату, окно которой выходит на юг. Обыски и аресты, после которых люди не возвращаются назад, и о них стараются не упоминать, пугливо замолкая, если разговор каким-то образом их коснётся.
Пионерия, политграмота в классе, публичное отречение от неправильных родственников…
… и непреходящее счастье, сочащееся из газетных передовиц, рупоров радиоточек, политинформации в школах, ФЗУ, на заводах, в техникумах и университетах. Как же хорошо, что мы живём с самой лучше стране на свете! Да здравствует…
— Верили, Миша, верили… — повторил он, с силой туша папиросу в консервной банке, — Кто меньше, кто больше… но верили. Даже в лагерях — верили!
— Религия, — негромко прокомментировал я. С недавних пор мы с дядей Витей разговариваем не то чтобы полностью откровенно, но по-взрослому. У него, как я понимаю, та же проблема, что и у меня: дефицит человеческого общения.
— Да, — кивнул он, — а кто верует недостаточно истово или неправильно — суть еретики.
— А сейчас… — он скривил рот в злой усмешке, — Реформация!
— Так… — явно жалея, что наговорил лишнего, глянул на часы сосед, и потарабанил пальцами по столу, — пойду-ка я, потороплю их!
Встав нетерпеливо, он чуть крутанул корпусом, разминая поясницу.
— Заждались? — весело поинтересовалась мама, вышедшая как раз в этот момент из дверей барака, — Знаю, знаю… Ну что, пошли?
По давно сложившейся традиции (о которой я, естественно, ни сном, ни духом!), в баню мы ходим вместе, хотя женское и мужское отделение раздельны.
Растянувшись по дороге, идём, вливаясь в тощий, прерывистый людской ручеёк, и вбирая в себя новых людей. Идём медленно, подстраиваясь под бабу Дуню, еле передвигающую ноги и недовольно бубнящую что-то маме и тёте Зине, поддерживающим её под руки.
Попахивает от бабки крепенько… этакая смесь кошачьей мочи, нафталина, пыли, нечистот и бог весть, чего ещё, но откровенно тошнотного. Не сказать, чтобы вовсе уж резко, но метров с трёх-четырёх, да если встать под ветер, вполне ощутимо.
Каково маме и тёте Зине… нет, даже представлять не хочу! А ведь нужно не просто довести бабку до бани, но и помочь ей мыться, намыливая венозные, шишковатые старческие ноги и всякие там… потаённые местечки. Нет, даже думать об этом…
Это у них что-то вроде общественной нагрузки от посёлка, бесплатной, но обязательной. Не уверен, что от этой чести можно отказаться хотя бы теоретически… Советское законодательство, подкреплённое партийными органами, та ещё казуистика.
С мамой на эту тему я не говорил, но кажется, она спокойно относится к такой нагрузке, воспринимая её, как должное. Я, в общем-то, тоже не чужд был волонтёрству, но раздражает сама идея обязаловки.
Нас многие обгоняют, энергично здороваясь на ходу и разговаривая несколько громче, чем в обычные дни. Настроения предвкушающие… праздничные, я бы сказал.
Баня, это не только и даже не столько про телесную чистоту! Это ритуал, а вернее — целый комплекс ритуалов, разделенных на мужские и женские.
Для одних — парная, веничек… и пиво, а то и водочка в промежутках. А уж после — сам Бог велел! Красные пойдут по домам, после парной и алкоголя, на весёлых ногах. А там пообедают, да непременно с рюмочкой, и пойдут догоняться. Ну а к вечеру, кто как… некоторые и в канавах ночуют.
Для других — мазь для потрескавшихся пяток, женские разговоры, промывание длинных волос и…
… вот здесь я пас!
— … такой пар, я тебе скажу! — слышу обрывок разговора проходящих мимо мужиков с вениками, небрежно зажатыми подмышками, — До костей пробирает, но дышится, я тебе скажу…
— … и по писярику, а? — упитанный мужик, забежав вперёд перед товарищами, некоторое время идёт задом, высоко поднимая ноги и хитро подмигивая всем лицом, — Штоб поры открылись!
— А, чёрт языкатый… пошли! — компания решительно сворачивает куда-то в сторону. Лица у них предвкушающие и какие-то суровые, будто в атаку поднимаются. На пулемёты там или куда… но к вечеру, готов спорить, они грудью закроют какую-нибудь канаву! Героически.
— Я ему — н-на! С копыт! Следующий! — нас обгоняет компания парней дембельского возраста, разговаривающих излишне, напоказ громко и агрессивно. Рассказывая, он отчаянно косит глазами по сторонам — все ли слышат о его молодчестве?!
— Как копытом! — хлопнув по плечу, поддержал его один из приятелей, — Зубы — веером по танцплощадке, чисто кино!
— … не уговаривай, Ваня, — проходят мимо мужики в возрасте, по виду конторские снабженцы, — я в тот раз и без того выговор…
— Мишка!
Оглядываюсь и вижу сияющего Ваньку, спешащего к нам. Наспех поздоровавшись со взрослыми, он пожал мне руку, и, не отпуская, зашептал на ухо:
— Вся школа вчера гудела, как ты Кольку ловко! А?! Как кутёнка носом по луже повозил!
Отпустив наконец руку, он пошёл рядом со мной, плечом к плечу, толкаясь иногда от избытка чувств.
— Про цирк — бомба! — тихонечко восторгается друг, играя лицом так, что куда там мимам!
— Всё те же на манеже…. — он захихикал, давясь
