Шрифт:
Закладка:
Кликнула Шишкина да и понеслась к старосте.
Тот от такого предложения только крякнул, однако ситец забрал, пообещав раздать его бабам.
— Что касаемо науки, — степенно сказал староста, — то поди сгреби детвору в кучу! Вы приходите в воскресенье, сгоню, кого сумею. Хворостину, коли понадобится, возьму.
И Саша искренне посочувствовала детворе.
На обратной дороге, уже за околицей, она заприметила сквозь деревья женский силуэт. Приглядевшись, Саша узнала деревенскую ведьму.
— Ступай, голубчик, я догоню, — махнула она Шишкину, который пер целую корзину яиц, и помчалась, черпая сапожками снег, к лесу. — Подожди! — крикнула она. — Да постой же!
Ведьма остановилась, поклонилась, выпрямилась со спокойной улыбкой на губах.
— До чего шебутная ты, барышня, — произнесла она с легкой укоризной, — как куропатка в снегу измакалась вся.
— Отблагодарить тебя спешила, — засмеялась Саша, — спасибо тебе, милая. И за морок-мазь, и за мазь от ожогов.
На лице ведьмы отразилось непонимание вперемешку с удивлением.
— Морок-мазь? — повторила она задумчиво. — Знать не знаю, ведать не ведаю. Не по силам мне чудеса этакие. Бородавку свести или чирий убрать — это запросто. А мазей заморских не умею я, барышня.
— Да как же… — растерялась Саша. — А Михаил Алексеевич откуда их раздобыл?
— Управляющий твой у меня только травы купил, старые, прошлогодние, свежих пожалела я для него, ведь самой нужны, зима длинная. А он сказал, что ему неважно, он и в таких пользу разыщет. Настоящее серебро пожаловал!
— Как это — пользу? Из старых трав? Мой Михаил Алексеевич?
Саша чувствовала, что упускает что-то огромное, бывшее все время перед самым ее носом, но никак не могла охватить это огромное взглядом.
— Твой Михаил Алексеевич, — кивнула ведьма. — Сын травницы знает нужные слова, не сомневайся, барышня. Даже про́клятый лекарь остается лекарем.
Ничего не ответила ей Саша.
Лишь развернулась и пошла, не видя дороги перед собой, продираясь через сугробы, оскальзываясь и не чувствуя холода.
Небывалая ясность пала на нее, открыв все, что ранее оставалось невидимым.
Марфа Марьяновна заохала, принялась стаскивать с Саши сапожки, кутать в шали и отпаивать смородиновым взваром.
Покорная тряпичная кукла в руках кормилицы, она не противилась, пила, что подносили к губам, натягивала нагретые на печи валенки, что-то отвечала, не слыша ни себя, ни других.
Даже смогла пожаловаться на то, что, кажется, застудилась. Позволила себя уложить в постель, закрыла глаза, притворяясь спящей, все думала и вспоминала, ругала себя и его.
И даже, кажется, задремала беспокойно и ненадежно, и виделось ей перекати-поле, что гонял по высушенным степям неистовый ветер.
Очнулась Саша от зыбкого забытья так резко, будто толкнул ее кто под руку.
Открыла глаза, прислушиваясь к шорохам ночи.
И почувствовала: черт снова здесь.
Подманивает Михаила Алексеевича, подзывает его.
Она и сама не понимала, откуда, но пробудились в ней властность и чуткость, уверенность и неспешность.
Никуда не торопясь, наверняка зная, что успеет, Саша спокойно оделась — понева и рубашка, нехитрый крестьянский наряд. Обулась. Обмоталась шалью, накинула полушубок и тенью скользнула из дома, лишь в последнее мгновение аккуратно сняв нательный крестик и оставив его на столике в передней.
Будто прощание с прежней Сашей — промелькнуло в голове.
Возле открытого предбанника она задержалась, прислушалась, скрипнула яростно зубами, осознав, чего именно требует черт.
— Отдай, сын травницы, свое лекарское умение, все знания о травах и память о словах заветных! Отдай, вдовец и отец, потерявший детей, всю память о них и скорбь. Отдай…
Тут Саша не стала дальше слушать, распахнула дверь пошире, склонила голову, чтобы не стукнуться о низкий притвор, шагнула в предбанник и оттуда в теплую еще баню.
Увидела Михаила Алексеевича, бледного, но решительного.
Ничего не отдаст, умрет, а от себя не откажется, отчетливо поняла новая, всевидящая Саша, усмехнулась недобро, опечалилась страху на лекарском лице — страху не за себя, но за нее.
Подошла к черту вплотную, не отводя глаз от безобразной его морды, ощутила смрад дыхания и не поморщилась.
— Не получишь, — сказала она голосом, которым дед войсками командовал, и будто гром пронесся над крышей, — не получишь ни капли. Убирайся отсюда несолоно хлебавши и не возвращайся к нам никогда.
Коротко вздохнул возле ее плеча Михаил Алексеевич, подался вперед, явно намереваясь заслонить собой, но Саша лишь вскинула в его сторону руку:
— Стой, лекарь, где стоишь. Пришла моя пора раздавать долги.
И приблизилась еще к чудищу, едва не касаясь его:
— Я, дочь вольного атамана, именем убитой мною матерью говорю тебе — вся нечисть этого мира получила с меня свое. Больше для вас ничего нет на моей земле. Вон!
Черт по-бабьи яростно завизжал, да так противно, что полопались окна, но Саша не тревожилась из-за этого. Она знала, что ночь надежно укрыла их, спрятала все звуки, погасила даже звезды. Круглая луна сбежала прочь, не желая видеть гнусь лукавую.
И начал черт уменьшаться, съеживаться и стихать.
Затрясся, как болезный, а потом сиплым, ослабевшим враз голосом проблеял:
— Вижу и признаю твою силу, дочь атамана. Вижу и клеймо на тебе. Вижу и подчиняюсь. Но помни: за тобой придет тот, кто страшнее меня.
Саша захохотала, вскипела кровь, закружила голову хмельным неистовством, и черт с громким хлопком исчез, только запах серы остался.
Только после этого она повернулась к Михаилу Алексеевичу.
Было темно, но Саша слышала, что он слабо дышит — прерывисто и едва-едва.
Что сердце почти остановилось от потрясения.
Что этот кошмар его чуть-чуть не угробил.
— Мы с тобой в расчете, лекарь, — проговорила она все еще тем, грозовым-громовым голосом и замолчала, успокаивая раскаты.
Вдохнула полной грудью, коснулась кончиками пальцев сжатой в кулак крупной руки.
— Милый мой, — уже совсем по-человечески прошептала Саша, — как же ты истерзался, как настрадался!
Что ее ослепило? Что застило глаза?
Широкие плечи.
Глаза цвета весеннего неба.
Доброта, невозможная доброта и прощение — даже стоя на коленях в ожидании удара кнута, Михаил Алексеевич не сердился на Сашу!
Он ведь вовсе не изменился, ее лекарь, помолодел просто — вот за что приходил взыскать плату цыганский черт.
— Не отдам, — бездумно продолжала Саша, ощущая, как под ее пальцами разжался его кулак, а от слов ее снова забилось его сердце — сильно и торопливо, будто пытаясь нагнать все убежавшие годы.
Неужто морщины и их отсутствие раскалывали