Шрифт:
Закладка:
Кроме того, ЯВМ активно использовали в агентурной работе членов японской колонии. Благовещенская миссия, например, опиралась на информаторов нелегальной резидентуры Исимицу фотографа Табата Кудзиро и владельца продовольственного магазина Кадзияма Цунэо. Последний после провала мартовского мятежа 1918 г. бежал в Хэйхэ, но в апреле следующего года вернулся в приамурскую столицу и вел там разведывательную деятельность под прикрытием своего предприятия до февраля 1920 г.468 По сведениям штаба Приамурского ВО, миссия в Благовещенске также активно использовала владевших японским языком агентов китайцев и корейцев, которые получали высокие оклады и жили по обе стороны российско-китайской границы469.
Совместно с военными миссиями сбором разведывательной информации на занятой территории занимались штабы пехотных дивизий Владивостокской экспедиционной армии через прикомандированных к ним офицеров разведки ГШ. Как правило, агентурный аппарат дивизии представлял собой небольшую разведывательную сеть из завербованных лиц практически всех национальностей. На 1 марта 1919 г. в 12-й пехотной дивизии насчитывалось 43 агента, из которых 24 были русскими, 6 – китайцами, 6 – корейцами, 4 – японцами и 3 – французами. Многие русские агенты работали в издававшихся в Хабаровске и Благовещенске печатных изданиях либо на Амурской железной дороге. На их содержание соединение потратило в ноябре 1918 – январе 1919 г. примерно 2000 иен золотом, выданных в денежной и товарной формах, причем гонорар агентов колебался в зависимости от ценности предоставляемых ими сведений: так, некий Николай, состоявший на связи у командования дислоцированного в Зее 12-го инженерно-саперного батальона, получил за свое сотрудничество 4 иены, в то время как главный редактор газеты «Приамурская» Преображенский – 180 иен. Агентурный аппарат 12-й пехотной дивизии охватывал Николаевск-на-Амуре, Хабаровск, Благовещенск и узловые станции Амурской железной дороги470.
При этом наряду с функциями сбора и обобщения данных разведорганы дивизий на первом этапе интервенции выполняли несвойственные им задачи контрразведывательного прикрытия японской армии, тесно контактируя в этом вопросе со специальными службами Белого движения. Старший офицер КРО штаба Читинского военного округа штабс-капитан Р.К Кюнс докладывал 12 декабря 1919 г. командованию о русско-японском оперативном взаимодействии:
«С прибытием первых японских добровольцев в состав Особого Маньчжурского отряда атамана Семенова на станцию Маньчжурия пионером японской контрразведки был Генерального штаба капитан Канэко [Ёриюки], по инициативе которого была установлена связь с нашей контрразведкой.
Будучи в сентябре месяце 1918 г. из Маньчжурии командирован в Читу для открытия читинского контрразведывательного пункта, консул Судзуки, снабдив меня надлежащим удостоверением, убедительно просил меня войти в такую же связь со штабом 3-й японской дивизии, прибывшей в то время уже в гор. Читу.
Эта просьба об установлении связи была подтверждена приказанием атамана Семенова лично мне, на основании чего я установил связь с 3-й дивизией через капитана Канэко, начальника контрразведки штаба этой дивизии, которую продолжал поддерживать через сменившего Канэко капитана Мацумура и вплоть до ухода [в июне 1919 г.] 3-й дивизии из Читы.
Перед уходом 3-й дивизии я вошел в связь с начальником контрразведки [прибывшей ей на смену] 5-й японской дивизии майором Накаока [Ятака] […]. Означенная связь между нашей и японской контрразведками заключалась исключительно в обмене сведениями о большевистских деятелях и их организациях и работе, причем часто со стороны последней нам доставлялись ценные сведения и, наоборот, благодаря нашим сведениям, японцами принимались важные меры, например негласная охрана читинской тюрьмы»471.
Что касается Квантунской армии, то после расформирования в феврале 1919 г. «управления военных сообщений» армейская разведка свернула деятельность в России, сосредоточившись на поддержке клики Чжан Цзолиня472. Ее соседка – Корейская армия – с 1919 по 1922 г. также не вела разведку против России, поскольку из-за всплеска антияпонских волнений в Корее в марте 1919 г. переключилась на изучение революционных организаций в местах компактного проживания корейцев в Пдяньдао (Яньбянь), долине реки Ялу, Мукдене и Шанхае.
Нестабильность политической обстановки на Дальнем Востоке и в Сибири, усиление краснопартизанского движения в Забайкалье, Приморье и Приамурье, активное вмешательство США и Великобритании в реализацию японских планов «автономизации» занятой территории спровоцировали в 1919 г. резкий рост по сравнению с предыдущим годом расходов на разведывательную работу: по запросам Генерального штаба и военного министерства правительство ассигновало на нужды легальных резидентур в Китае и Европе, японских военных миссий, командования Владивостокской экспедиционной армии и управления военных сообщений 4 636 465 иен золотом473.
Несмотря на растущее сопротивление населения и партизанских отрядов Дальнего Востока и Забайкалья, в 1919 г. главным объектом разведывательных устремлений ВЭА являлось правительство Колчака. Омская миссия под руководством контр-адмирала Танака Котаро и его заместителя полковника Фукуда Хикосукэ весной 1919 г. сконцентрировалась на изучении расстановки сил в колчаковской администрации, составлении исчерпывающих характеристик на ключевых политических деятелей, получении копий приказов по армии и отслеживании связей Верховного правителя с Великобританией и США. Большая часть поступавшей в миссию информации носила достоверный характер: так, в докладе Фукуда в штаб армии от 17 марта 1919 г. министр снабжения Н.С. Зефиров был исключительно точно охарактеризован как коррупционер и мошенник, а военный министр Н.А. Степанов получил ярлык ретрограда, критикуемого в армии за «воскрешение старой армейской организации и следование отжившим правилам и предписаниям»474.
Отметим, что японская военная разведка в Сибири практически не испытывала на себе давления колчаковских спецслужб, которые отслеживали все контакты и перемещения сотрудников ЯВМ, но по политическим соображениям прибегали к острым акциям только при явном нарушении ими негласного статус-кво, как это было в случае с задержанием в мае 1919 г. в Красноярске японских офицеров, уличенных в занятии шпионажем475. Пассивность белых спецслужб и повышенный интерес ЯВМ к Колчаку объяснялись настойчивыми попытками адмирала сойтись с Токио как с ближайшим в географическом и в военном плане союзником в борьбе против большевиков, начавших в апреле вытеснять его армию за Урал. Предчувствуя надвигающийся коллапс, Омск намеревался добиться от Токио отправки воинского контингента в Сибирь.
Впервые этот вопрос поднял в марте 1919 г. находившийся в Японии Верховный главнокомандующий всеми вооруженными силами в Сибири генерал В.Г. Болдырев. В подготовленной им для начальника Генерального штаба Уэхара Юсаку записке рассматривалось несколько вариантов отправки японских войск в Сибирь. Однако Токио уклонился от положительного ответа, мотивируя свой отказ отсутствием у Колчака поддержки широких слоев населения476.
В конце апреля 1919 г. в Японию для повторного обсуждения этого же вопроса выехал представитель колчаковского командования генерал-лейтенант Г.Д. Романовский. В обмен на охрану Транссибирской дороги и отправку двух японских пехотных дивизий в июне 1919 г. он гарантировал Токио продажу участка КВЖД от Чанчуня до Харбина и предоставление новых концессий477. Аналогичное мнение
