Сердюк? Серьёзно? Вот у людей фантазия. Хотя я, конечно, совсем не знаю ничего об Арсе. Может, он и есть тот самый известный неназванным источникам знаменитый головорез.

«Следствие держит подробности преступления в строжайшем секрете, но нам стало известно, что Коновалов – случайная жертва. Так ли это или от нас скрывают страшную правду, чтобы избежать паники в городе?», – вещают по третьему каналу.

И так без конца. Я сбиваюсь со счёта версий, домыслов и слухов. Некоторые даже умудряются выдвинуть совершенно невероятные теории. По каналу Трен-ТВ замогильным голосом предполагают, что всему виной – происки затерявшихся среди людей наследников древних цивилизаций. И вообще смерть Клима – первое знамение грядущего апокалипсиса.

И смех, и грех.

Но на самом деле смешного мало, если вообще есть. Мне нужно знать, что с Климом всё хорошо. Что всё это – часть операции, и у органов всё под контролем. Мне нужно понимать, что он жив, здоров и в безопасности. Куда они его увезли? Куда уехал Арс? И почему до сих пор не вернулся хотя бы Савельев? Я, что ли, вечно должна сидеть в его доме, вздрагивая от каждого шороха?

Но вздрагиваю я не от страха – это уже хорошо. Удивительно, но ничего не боюсь, хотя вокруг будто бы пропасть, в которую каждый из нас может рухнуть в любой момент. Но что-то внутри меня – очень крошечное, но очень живое – позволяет держаться и не впадать в панику. Предчувствие? Самоуверенность? Не знаю, но дышать немножко проще.

Женщина, которая приносила нам с Климом кофе и коньяк, давно уже ушла, и я осталась совершенно одна, а из телевизора льётся без устали информация. Не выдерживаю, психую и, нажав круглую красную кнопку на пульте, выключаю пустомельный агрегат. Хватит, надоело. Так недолго и остатки уверенности растерять.

На меня обрушивается тишина, а тело отчаянно требует хоть каких-то действий. Я поднимаюсь на ноги, отбросив несчастный пульт подальше. Не хочу больше ничего видеть, не хочу думать о самом плохом. Осторожно раздвигаю тяжёлые шторы, смотрю на улицу, но ничего интересного увидеть не получается. Просто двор, просто высокие ворота. Знаю, что где-то рядом околачивается охрана, но они столь бесшумны и незаметны, что совершенно ничем не выдают своего присутствия.

Нестерпимо хочется на свежий воздух, потому что стены давят, а потолок, кажется, вот-вот обрушится на меня. Как бы я не убеждала себя, что всё будет хорошо и мужчины со всем справятся, неизвестность тяжело даётся. И бездействие. Пару раз я хотела набрать Клима, но разве так можно? Вдруг из-за моего звонка случится что-то страшное? Я не дура и знаю, что сейчас любая мелочь может всё пустить под откос. Нет уж, дождусь. Даже если за время ожидания сойду с ума. Кто-то же должен вернуться, не забыли же обо мне.

Пять шагов до двери будто бы в тумане. Нет, это не слёзы, я не плачу. Не плачу ведь? Не плачу!

Дёргаю за ручку, толкаю дверь, а в нос бьёт аромат весны. Я закрываю глаза, поднимаю лицо к нему, а на губах становится солоно от слёз. Ну что я за размазня, что за рохля такая? Неужели сломалась? Именно сейчас, когда так необходимо быть сильной?

Присаживаюсь на порожек, наплевав на его чистоту, на всё на свете наплевав. Утыкаюсь носом в согнутые колени, охватываю бёдра ладонями. Пусть хоть так, но буду держать себя в руках. Шум разъезжающихся ворот отдаётся эхом внутри меня, но не хочу смотреть, кто там приехал. Пусть кто угодно, пусть делают, что хотят, я не встану. Вот так и буду тут сидеть, пока день не сменится ночью, а после не наступит рассвет. Устала.

Кажется, сам воздух меняется, становится густым и вязким. Наполняется ароматами хвои, цитруса и табачного дыма. Не успеваю поднять голову, ничего не успеваю сделать, а меня подбрасывает в воздух, и дыхание перехватывает от захлёстывающих с головой эмоций. Не поднимаю век – наоборот, ещё крепче их сжимаю, до боли и рези перед глазами. Горячие губы накрывают мои, но не задерживаются там дольше секунды. Они везде и нигде одновременно, а я задыхаюсь то ли от радости, то ли от облегчения. Обхватываю Клима за щёки, распахиваю глаза и встречаюсь с расплавленной сталью его радужки. Она стремительно темнеет, засасывает меня в водоворот. И я знаю, что никогда и ни за что больше не отпущу его.

– Ты живой, – выдыхаю между жгучими, как кайенский перец, поцелуями. Они жалят кожу, наверняка оставляют там огненные метки, но всё это не волнует меня, когда руки Клима подхватывают под ягодицы, кружат над землёй, надёжные. – Живой, живой!

Я готова кричать от радости, но голос не слушается: срывается то на хрип, то на писк, но и это не имеет никакого значения, когда Клим рядом. Живой.

– Думала так просто от меня избавиться? – усмехается, а я пытаюсь разгладить пальцами глубокую складку между его бровей. – Второй раз я даже через смерть перепрыгну, но тебя одну не оставлю.

– Небритый, синяки под глазами… – бормочу, а мир вокруг кружится, когда Клим парой стремительных шагов преодолевает расстояние до дома. Щёлк и дверь закрывается, и мы остаёмся в душном вакууме пустой комнаты, наполненной хвоей, цитрусом и табаком.

Климом.

Каждый момент моей жизни наполнен любовью к этому раненому в самую душу, но несломленному мужчине. Я любила его даже тогда, когда не понимала, что такое любовь и зачем она нужна людям. Тогда, когда для этого было слишком рано. И когда казалось, что поздно. Любила тогда, когда носила нашу дочь под сердцем. И даже тогда, когда тонкая ниточка её судьбы оборвалась.

И сейчас, растворяясь в его руках, утопая в яростных поцелуях, жадно отвечая на них, разрывая в клочья чёрную футболку на широких плечах, я наконец-то отпускаю прошлое. И окончательно верю, что у нас получилось исправить чужие и свои ошибки.

Теперь уже окончательно и навсегда.