кого эта встреча оказалась подлинно огорчительной, так это для Владислава Суркова, который после этого (и, вероятно, вследствие) распрощался с большой политикой. Про Суркова тут надо сказать пару слов хотя бы потому, что Донбасс был территорией его личной ответственности, и как-то он не справился с этим, будем откровенны, безнадежным делом. Что самое интересное, Сурков все прекрасно понимал. Об этом свидетельствует его повесть «Подражание Гомеру», где содержатся циничные и крайне противные портреты писателей-патриотов и донбасских командиров. Сурков вообще был фигура демоническая (был, хотя он живехонек, просто демонизма не осталось. У использованных персонажей не бывает демонизма). Его называют самым интересным политиком путинской эпохи, и это справедливо, если ставить логическое ударение не на слово «интересный», а на слово «самый». Просто все остальные вообще тлен. Сурков претендовал на то, чтобы манипулировать доверчивыми карьеристами, заставлять их пробивать одно днище за другим и в результате кидать: так было создано движение «Наши», лидер которого Василий Якеменко пребывает ныне в Баварии, на заблаговременно купленном участке. Но кинуть он попытался и свое кремлевское начальство, которому гарантировал согласие Зеленского на федерализацию. Зеленский оказался более крепким орешком. Почему Сурков 18 февраля лишился должности помощника российского президента — сам он сообщил в интервью Алексею Чеснакову, ближайшему соратнику и, пожалуй, ученику: «Моя отставка — чистая самоволка. Буду заниматься политикой на кухнях, в рюмочных и в странных трактатах. Я путинист, отчасти еретического толка. Хотел уйти еще в 2013 году, когда понял, что мне нет места в системе, но вернулся и выбрал Украину. Уже тогда предчувствовал борьбу с Западом. Наши отношения с Украиной никогда не были простыми, даже когда она была в составе России. Исторически доказал эффективность принуждение силой к братским отношениям». После этого он добавил: «Владимира Зеленского на саммите в Париже все приняли как президента, он не лох». Спасибо и на этом, но насчет чистой самоволки, кажется, имела место хорошая мина при безнадежной игре. Тогдашний министр внутренних дел Украины Аваков рассказывал в интервью Дмитрию Гордону, что во время согласования финального коммюнике Сурков бросил бумаги на стол и закричал: «Мы так не договаривались!» Сурков комментировал, что Авакова, хоть он и был в составе украинской делегации, не подпустили к переговорам, да вдобавок он сам признался, что перепил. Однако в увольнении Суркова появляется своя логика, если допустить, что он заверил кремлевское начальство в абсолютной податливости Зеленского, а Зеленский продемонстрировал неожиданное упорство и скепсис относительно Минских соглашений. Сам Сурков впоследствии говорил, что «контекст изменился», а комментаторы замечали, что от попыток договориться Кремль перешел к откровенному силовому давлению. Вероятно, он действительно надеялся обойтись без войны, хотя другом Украины и сторонником переговоров его тоже назвать затруднительно; скорее всего, он нарисовал Кремлю чересчур утешительную картину, а когда Зеленский уперся, Сурков был сделан крайним.

Путин что-то понял о Зеленском именно в первый год его президентства и после личной встречи. Он осознал, что к Минским соглашениям новая украинская власть относится без всякого пиетета, и что вожделенная федерализация — которая лишь отсрочила бы войну, — не планируется. Он понял также, что Зеленский его не боится и даже непроизвольно усмехается в его присутствии. Зеленского во время парижского саммита высоко оценили европейские коллеги; Путин многократно давал понять, что его эта оценка не интересует. По всей вероятности, курс на войну был взят именно в том декабре, в первый же год президентства Зеленского.

Почему эта война стала неизбежной? Собственно, политологи самого разного толка предсказывали ее с середины девяностых, когда стало ясно, что Чечней дело не ограничится. Крепнущий тоталитарный режим нуждается в войне как в главном допинге; война сплачивает народ вокруг власти и позволяет не менять ее до победы или окончательного поражения. Вероятно, шанс избежать войны у Зеленского был, если бы он пошел на требования Кремля; но на том же саммите он сказал журналистам, что, если его будут особенно активно склонять к дословному выполнению Минских договоренностей, на следующий саммит приедет другой президент. Украинское общество отлично понимало, что федерализация Украины для России — способ не просто впихнуть за шиворот соседу раскаленную картошку Донбасса, но кратчайший путь к заражению Украины как таковой все тем же раздраем. Нагнуть Украину, заставить ее признать Донбасс, пойти на переговоры с Гиви или Моторолой — цель не столько геополитическая, сколько, так сказать, психологическая. В результате молодой президент дал бы повод для бесконечных шуток о недоношенности, а Путин предстал бы зубром мировой политики. Но, как известно, первые да будут последними. Из Грина мы знаем о «железном смехе дряхлого прошлого». Но бывает и смех будущего, и этот смех — пусть тщательно скрываемый — Путин услышал поздним вечером 9 декабря. Таких вещей прошлое не прощает.

Встреча через четыре месяца не состоялась — мир проходил через ковид, первую волну турбулентности, обозначившую начало великого кризиса двадцатых. (Кто не верит — поговорим через десять лет, если выживем и коллапс тридцатых не расплющит нас окончательно).

Сейчас мне придется сказать вещь печальную и, может быть, кощунственную. Полуудачи и откровенные неудачи первых двух лет президентства Зеленского связаны с тем, что политик нового типа, для которого важней всего сплоченность, взаимопонимание, чувство команды и единство цели, мог триумфально избраться в Украине, но сохранять рейтинг не мог никак. Ему предстояли непопулярные меры, его былые соратники и благожелатели немедленно разочаровывались, как только эти непопулярные меры касались их лично, да вдобавок ему все время предстояло действовать в условиях компромисса — то с олигархами, от которых слишком многое зависело, то с Россией, от которой зависел худой (все более худой) мир. Перевернуть новую страницу, на чем с самого начала настаивал Зеленский, ему не удавалось. То, для чего хорош был Порошенко, о котором тут же начали ностальгически жалеть, не удавалось человеку, предлагавшему новую парадигму украинской политики, новую модель страны, свободную и от советских рудиментов, и от провинциального чванства. Для того чтобы у Зеленского начало что-то получаться, как ни ужасно это звучит, понадобилась катастрофа государственного масштаба.

Появилось сплоченное общество — та команда единомышленников, с которой он привык иметь дело. Востребованы оказались главные качества с точки зрения модерниста — скорость реакции, умение держать себя в руках, высокая мотивация. Появилась возможность безоглядно развязаться с наиболее влиятельными олигархами, среди которых были люди отважные и принесшие много пользы Украине — но делить с ними власть президент нового типа не мог. Наконец, исчезла необходимость договариваться с Россией, терпеть ее шантаж и прямую ложь. Именно война обычно легитимизирует диктатора, уж в