Не желая подвергать Ашильты и Ахульго бедствиям блокады, Шамиль, собрав цвет своего воинства, занял аул Тилитлю в том расчете, что генерал Фези, оставив в стороне Ашильту, нападет на него. Но Фези был опытный кавказский вояка и не пошел в расставленную ему Шамилем ловушку. Он прекрасно понимал, что штурм Тилитля не принесет ему никакой пользы, а только понапрасну выведет из строя множество людей, чем ослабит и без того не сильный отряд, которым он командовал и которому предстоит совершить еще много трудных подвигов. Выходя из этого соображения, Фези, не обращая внимания на Тилитли, продолжал свое наступление к Ашильтам, а чтобы обеспечить свой фланг от нападения Шамиля, выставил против него подполковника Букчиева с тремя батальонами, пятью орудиями, командою казаков и казикумыхскую и мехтулинскую милицию. Видя, что русские, заняв позицию перед Тилитлей, не предпринимают, против своего обыкновения, никаких нападений, Шамиль сначала недоумевал, и только когда посланные во все стороны лазутчики привезли ему известия о фланговом движении генерала Фези прямо на Ашильту, имам понял, что он одурачен. Он пришел в ярость и тотчас же отдал приказание двинуться на отряд Букчиева, чтобы, сломив его, напасть на тыл генерала Фези. Не решаясь днем атаковать хорошо защищенную позицию русских, горцы дождались ночи и с 7-го на 8-е стремительно обрушились с втрое большими силами на русских.

Тихо, едва ступая обутыми в мягкие чувяки ногами, словно тени, неслышно скользили передовые горцы в надежде напасть на отряд врасплох, но как ни ловки, как ни осторожны были татары, им не удалось обмануть слух и глаз кавказского солдата. Не успели они приблизиться на оружейный выстрел, как уже были замечены людьми одного из секретов, далеко выдвинутых вперед для наблюдения за неприятелем.

Секрет этот под начальством офицера, поручика Кострова, неудачная любовь которого к Ане погнала его в отряд, состоял из полувзвода охотников, людей бывалых, обладавших тонким слухом и орлиным зрением.

— Слышите, ваше благородие, — обратился к поручику старик взводный с седыми усами, внимательно преклоняя ухо к неприятельской стороне, — слышите, чакалки воют?

— Ну что ж, что воют, и пускай их воют. На то они и чакалки, чтобы выть, буркнул в ответ унтеру всегда угрюмый Костров.

Взводный лукаво усмехнулся.

— Вы думаете, ваше благородие, это чакалки? — тем же шепотом, наклоняясь к самому уху офицера, спросил взводный.

— А кто же, по-твоему?

— А не иначе, как "он", гололобый, значит, — таинственно шепнул ундер, — это передовые абреки перекликаются.

— Почему ты думаешь? — усомнился Костров.

— Тут и думать нечего. Кого хотите из наших стариков спросите, да вот хоть Левчука. Левчук! — чуть слышно позвал взводный. — Поди сюда, — слышишь — воют, кто это будет, как ты думаешь: чакалки или татары?

— Должно, татары, — равнодушно произнес Лев-чук, здоровый детина с лицом круглым и красным, как сайка, — больно ровно перекликаются, у чакалок такой переклички не бывает.

Костров почувствовал то легкое и приятное волнение, какое испытывает человек не трусливый перед еще неизвестной, грозно надвигающейся опасностью. Впереди него, скрываясь во мраке ночи, наполняя его пустоту, двигались толпы врагов. Сколько их — неизвестно, во всяком случае, несравненно больше, чем у него, Кострова. Может быть, они уже близко, каждую минуту из мрака могут выскочить страшные папахи, с шашками наголо и кинжалами в зубах…

Успеем ли вовремя заметить их, чтобы, дав залп, успеть отступить к своим силам, под прикрытие орудий?..

Костров приникает ухом к земле, и чудится ему, словно где-то впереди тихо и осторожно ползет огромная змея, шурша брюхом по камням. С каждой минутой шорох становится яснее… Нет сомнения, это подбираются горцы. Костров оглядывается, хочет предупредить своих, посмотреть, не спит ли кто; но никто не спит и предупреждать некого. Десятка полтора голов приподнялись над землей и, застыв в неподвижных позах, чутко прислушиваются. Глаза широко открыты, дыхание задержано, слух напряжен до последней степени, руки крепко держат шейки ружейных прикладов, а шорох все ближе и ближе… словно тень, колеблясь и волнуясь, проползла по земле…

— Пора, ваше благородие, — говорит взводный, но Костров не столько услыхал, сколько понял по движению губ то, что сказал ему солдат. Он вторично оглядывается. Надо отдать приказание изготовиться к залпу… Но и вторично поручик убеждается, что ему не о чем заботиться. Люди сами все знают. Без команды, без слов, каждый из них уже приложился, навел свое ружье на намеченную им цель и терпеливо ждет команды.

Костров поднял руку.

— Пали! — неожиданно громко, как на плацу, командует он…

Резвый, оглушительный залп покрывает его голос, и тотчас же, как бы вторя ему, вправо и влево загремели залпы других секретов. Одновременно с этим впереди раздаются громкие крики и стоны. Горцы поняли, что они открыты, теперь им незачем скрываться, надо было спешить, и вот, оглашая тишину неистовым воплем "Алла! Алла!", несколько тысяч ног с шумом, похожим на гул воды, прорвавшей плотину, бросились на передовые секреты русских; но последние уже успели отступить и соединиться с главными силами, быстро становившимися в ружье. Через минуту уже по всей линии закипел ожесточенный бой. Сдвинув папахи на затылок бритых голов, подобрав полы черкесок и засучив рукава, мюриды бросились, как слепые, на русские ряды с пронзительными воплями, стараясь прорвать стальную стену штыков, но это им не удалось. Плотно прижавшись плечо к плечу, ни на минуту не теряя своего хладнокровия и спокойствия, солдаты дружно встречали их бешеные натиски и отбрасывали назад. Битва напоминала бешеный поток, с ревом и воем несущийся на гранитный утес. Глядя на бег волн, на их яростный прибой, казалось, что в следующую минуту они смоют, опрокинут каменную глыбу, стоящую на их пути, и победно разольются по долине; но проходили минуты, часы, волны ревели, разлетаясь в мириады тяжелых, как свинец, брызг, разбрасывая кругом хлопья пены, а гранитные острые утесы по-прежнему стояли незыблемы, только слегка содрогаясь под могучим напором разбушевавшейся стихии.

Неоднократно возобновляли горцы свои атаки, но, несмотря на всю свою храбрость, они всякий раз были отражаемы и рассыпались во все стороны, едва успевая подобрать своих раненых и убитых. Увидя это, Ташав-Хаджи, Сурхай, Наулла-бек и другие любимцы Шамиля бросались навстречу расстроенным беглецам, останавливали их, собирали вокруг себя и, воспламенив несколькими горячими фразами, снова вели на бой. Мюриды шли, распевая предсмертные молитвы, потрясая шашками и кинжалами и оставляя на своем пути десятки убитых и раненых. Ни пули, ни картечь не останавливали их, они быстро добегали до наскоро выведенных окопов, но тут их встречала