— Тебе хорошо философствовать. Спокойная жизнь. Воздух свежий.

— Зато ты в центре живешь.

— Скорее, в эпицентре.

— Сильно встряхивает? Поменяй центр на пригород.

— Завидую твоей ясности.

— А я твоей зыбкости не завидую.

— Ты неисправим.

— А ты привыкай.

— Да, — Аркадий Миронович призадумался. — На фронте как-то проще было: жизнь — смерть, враг-друг. Все ясно. После тебя стал комбатом Цыплаков, дошел до реки Великой. Не заладилось, что ни бой, то новый комбат. Я тебе завидую, можно сказать, Сергей. Ты исполнил свой долг до конца.

— Ты так считаешь? — огорчился Сергей Мартынов и тоже задумался.

В баре «Чайка» сделалось тихо. На реке горели бакены. Почти неощутимо шелестела музыка. Струилась вода из-под крана.

Сергей Андреевич Мартынов печально думал о долге своем, ибо никогда нельзя выполнить долг до конца. Сколько бы ты ни крутился, ни прыгал, ни растрачивал себя, всегда ты будешь должен своему народу, и это чувство будет тебя вести, терзать и спасать. Только те ребята, которые остались там, исполнили свой долг до конца — с них не может быть спроса. А с нас всегда будет спрос за все, что совершается вокруг, и долг наш не будет исполнен.

Аркадий Миронович рассеянно пытался вспомнить: чего же такое они не поделили с Мартыновым? За полгода до его ранения, он сказал. Значит, это было под Старой Руссой. Да, было что-то такое этакое, туманное, расплывчатое, плотно затянутое сетчаткой лет. Если бы было достаточно времени, можно поднатужиться и вспомнить, но зачем? Разве имеет значение то, что было сорок лет назад? Никто никого не предал.

— Никогда тебе не прощу, — отрубил Мартынов. — Зачем ты меня из нейтралки вытащил?

— Я? Тебя? — удивился Аркадий Сычев. — По-моему, это ты меня тащил. Спасибо тебе за это от лица службы и от меня лично.

— А ты меня спросил, хочу ли я, чтобы ты меня вытаскивал?

— Прости, не спросил. Я тебя спрашивал, но ты мне не ответил. Ты же был без сознания. И это ты меня тащил через долину Смерти.

— Интересно, как это я тебя тащил, если я был без сознания? Во дает.

— Давай пригубим. Выпьем за наше святое недовольство собой. Пусть оно и дальше движет нами.

Аркадий Миронович прислушался. За перегородкой уже не плескалась вода, там журчал ручеек живого голоса, вытекающий из цикла: никто не забыт, ничто не забыто.

— Говорила тебе, приходи, посмотрела бы на живого Аркадия Мироновича. Сошлись мои фронтовички — и давай цапаться, еле их утихомирила.

— С кем она? — спросил Сычев. — С Клавдией?

— С подругой. По телефону, — спокойно отозвался Мартынов. — Создает канонический вариант нашего прошлого. Теперь они лучше нас знают, что с нами было.

Ручеек журчал, не ослабевая, от этого журчания рождались истома и расслабленность, так бы век сидел и слушал.

Валентина вела прямой репортаж из полутемного бара.

— Он же его спас, я тебе говорила, да не просто так, а по-настоящему, как в кино, они ходили за языком, их двое, а немцев пятеро. Аркадий дал одному в зубы и убежал, ты бы его сразу узнала, точно такой, как на экране, когда он мир обозревает. А моего-то уже к дереву привязали, сейчас стрелять будут. Он друга клянет — как же? Ведь убежал. Тут Аркадий появляется, да не просто так, а в форме обер-лейтенанта. А сам-то рядовой. «Хальт! Этого русского я забираю с собой». Но те не дураки — не поверили. Тогда он очередь по немцам, всех уложил, но при этом, кажется, слегка задел Сергея, к дереву привязанного. И они ушли, да еще языка с собой прихватили. Им обоим за это по ордену. Прошло сорок лет. И возник вопрос вопросов: кто кого спасал? И оба указывают совсем наоборот: «Нет, это не я тебя спасал, это ты меня спас». Никак не могут разобраться. Говорила тебе, приходи, такого по телевизору не увидишь. Сначала цапались, теперь плачут.

— Даю настройку: раз, два, три, четыре, пять, — Аркадий Миронович ловко подкрался к телефонному аппарату и завладел теплой трубкой. — С кем я говорю? Ах, это Тамара Петровна, моя хозяйка? Очень приятно. Чуть было не укатил от вас, но вернусь, потому как соскучился. — Переменил голос. Продолжаем прямой репортаж. Наш микрофон установлен в знаменитом баре «Чайка». Ярко освещенный зал, сегодня здесь оживленно и празднично. Играет музыка. Плавно кружатся пары. В этой уютной обстановке так приятно вспоминать о грозной военной године. Да, он спас своего боевого друга — или его спасли, не в том суть. Потому что подлинный героизм является анонимным. Итак, их было двое: спасающий и спасенный. Когда они вернулись в свою часть, спасенный говорит: «Ты мне жизнь спас, знай, за мной должок. И я должен тебе то, что ты мне дал. Я должен тебе свою жизнь. Баш на баш. И я обязуюсь отдать тебе свою жизнь по первому твоему предъявлению. Понял?» Спасающий отвечает: «Что ты городишь? Я не для того тебя спасал». — «Нет уж, уволь. Я в долгу быть не люблю. Хочешь не хочешь, а моя жизнь — за мной. Приходи в любое время — и ты ее получишь». И вот прошло сорок лет. За это время набежали проценты — почти триста процентов. Уже не одна жизнь, а целых три. И все эти сорок лет они ни разу не виделись. И надо же было случиться: спасающий попал в трудную ситуацию, очень трудную — в случае необходимости мы уточним детали. Ситуация оказалась такой трудной, что ему потребовалась жизнь другого человека. Тогда он вспомнил о том, который был спасен им на войне. Он нашел его и предъявил старый иск: «Отдай мне свою жизнь! Ты обещал». Но я же говорил: набежали проценты. Спасенный теперь не