Профессионалы старого режима были отброшены в сторону. Васильев, ознакомившись с актами об отречении Николая II и Михаила Александровича, «пришел к выводу, что отречение царя означает, что все государственные служащие свободны от своей присяги и должны подчиниться новому правительству. Это, показалось мне, следует из формулировки акта об отречении… В соответствии с этим я написал письмо Родзянко, сообщив о готовности предоставить свои услуги новому правительству, если оно в них нуждается»[402]. Естественно, не нуждалось. Но, как только силы старого режима или силы порядка склоняли головы, они подвергались репрессиям.

При Министерстве юстиции 10 марта была образована Особая комиссия для обследования деятельности бывшего Департамента полиции и подведомственных Департаменту учреждений. В ее задачи входило: разработка всех дел, имевших отношение к политическому розыску с целью выявления сексотов, составление списков агентуры для опубликования, охрана и разработка архивов органов политического сыска на местах.

«На ловлю жандармских офицеров, секретных сотрудников и лиц, соприкасавшихся с ними, затрачивались колоссальные средства, силы и энергия… Ораторы в подавляющем большинстве только и делали, что громили «охранников» и полицию, так что составлялось впечатление, что революция была необходима только для того, чтобы свести счеты с ненавистным политическим розыском… Не было тюрем в империи, где не находилось бы в заточении жандармов, полиции, администрации и разного рода агентов власти. Той же участи подверглись правые политические враги социалистов. Арестован был и я»[403], — свидетельствовал жандармский генерал Павел Павлович Заварзин.

Нужны ли органы для защиты конституционного строя? Временное правительство отвечает: однозначно нет. Васильев утверждал: «Керенский с сентиментальным самодовольством провозгласил, что после революции «постыдная» Охрана должна исчезнуть навсегда и что свободная республика может существовать без такого оружия. Поэтому охранные отделения были упразднены, их сотрудники брошены в тюрьмы или посланы на фронт, а имена секретных агентов, которые стали известны правительству, публиковались в российской и зарубежной прессе»[404]. Были аннулированы все статьи закона о ниспровержении существующего строя. «Самое название, даже мысль о политической полиции не допускается к открытому обсуждению, — мы о нем толковали только в тиши кабинета»[405], — напишет Никитин.

Правда, постепенно Временное правительство стало приходить к убеждению, что какие-то органы политического сыска все же необходимы. Васильев свидетельствовал: «Керенский первым начал переговоры с бывшими руководителями политической полиции, в том числе и со мной, чтобы узнать, хотим ли мы помочь правительству своим опытом в борьбе против левых экстремистов. Если бы это правительство просуществовало дольше, Охрана в лице части ее прежних сотрудников, возможно, могла бы праздновать свое возрождение»[406]. Но, как бы то ни было, правительство встретит Октябрь, так и не располагая собственной политической полицией. Ее воссоздадут уже большевики в лице ВЧК.

До февраля 1917 года никому в истории человечества не приходила в голову идея уничтожения разведки и контрразведки, да еще в разгар большой войны. В воюющей стране под названием Россия в первые же дни революции в числе других представителей царских спецслужб были арестованы все сотрудники разведки и контрразведки.

Подполковник Никитин с ужасом писал о событиях 27 февраля: «Один из неприятельских агентов — Карл Гибсон, которого, кстати, я вновь поймал через полтора месяца и водворил в тюрьму, выскочив на свободу при февральском перевороте, первое же, что сделал, это привел толпу и ворвался с ней в помещение контрразведки под предлогом, что пришел громить «охранку». Начав разгром, он прежде всего разыскал свое досье в делах по алфавиту и, конечно, унес его с собой. Толпа, руководимая Гибсоном, переломала шкафы, сожгла и перервала много бумаг, разбросала по полу до 300 тысяч регистрационных карточек, хранившихся в алфавитном порядке. Служащих тут же захватили и поволокли в Государственную думу, где их намеренно представили как политических агентов Охранного отделения и посадили в отдельную комнату».

Никитин напишет, что «революция довела работу немцев в России до чудесной простоты»[407]. Руководитель немецкой разведки Вальтер Николаи был полностью согласен: «Германская разведка получила возможность проникать в русские ряды и там агитировать за мир между Россией и Германией. Германские офицеры разведки восторженно принимались войсками, и их носили на плечах через окопы и лагеря»[408].

Необходимость воссоздания контрразведки довольно быстро осознал главком Петроградского военного округа Лавр Георгиевич Корнилов. Никитин, получив от него задание, сразу сообразил, что ему не обойтись без каналов внешней разведки, без заграничной агентуры. Он бросился в Главное управление Генерального штаба и получил от его начальника Потапова «такой ответ, который положительно затмил по своей неожиданности все сюрпризы, когда-либо поднесенные этим удивительным человеком. Он сказал мне, что у Главного управления Генерального штаба нет не только в центральных европейских державах, но даже в Стокгольме ни одного секретного агента»[409]. Николаи не без удовольствия подтверждал: «В качестве контрреволюционного учреждения русская разведка как таковая была во время Февральской революции упразднена»[410].

Долгое время Никитин не мог даже согласовать смету организации, первые 12 тысяч он просто взял в долг у знакомого коммерсанта из Армавира. Только в конце апреля была утверждена примерная смена, но без гарантии получения денег. Никитину удалось освободить из-под ареста бывших сотрудников, часть которых составила костяк новой службы, пригласить на работу лиц с опытом следовательской работы.

Хуже всего было с агентурой, власти вообще не могли согласиться с необходимостью такого старорежимного института в славные времена свободы. Выручали добровольцы-студенты, которых тоже третировали. «В те времена лучше было попасть под оружейный огонь, чем получить в общественном месте кличку охранника». Какие-либо учеты населения отсутствовали. Для въезда в свободную Россию революция разбила все преграды. Пограничный контроль стал формальностью. «В Петроград свободно ехали со всех концов земли и бесследно в нем проваливались. В первые месяцы адресный стол не существовал, тогда как в старые годы он выписывал до 30 000 новых карточек в день. Открыть его удалось позднее, и только к июлю довести запись до скромной цифры 7000».