Шрифт:
Закладка:
Были ли эти меры новизной, противоречившей прежней социальной политике правительства, показывают ли они поворот на какой-то иной социальный путь? Нет, в них приходится видеть продолжение все той же линии, которой держался Грозный с начала своего самостоятельного правления — линии борьбы с притязаниями крупных собственников и ограждения интересов помещиков средних и мелких. Юрьев день приходился на пользу исключительно крупным вотчинникам и архибогатым монастырям, которые переманивали к себе крестьян льготными условиями и оставляли, таким образом, малоимущих помещиков без рабочих рук при запустелой, заброшенной земле. Отмену свободы перехода правительство произвело не сразу, в виде общей решительной и окончательной меры принципиального свойства, а посредством временных, возобновляемых через известный срок фактических запрещений.
Мысль о введении заповедных лет была, может быть, внушена правительству помещиками Шелонской пятины, то есть старой Новгородской области, лежавшей на северо-западной окраине Московской державы. Это явление очень характерно: требование прикрепления крестьян к земле, на которой они раз поселились, требование обеспечения имений постоянным составом рабочих рук исходило от служилых людей той области, которая была театром бесконечно затянувшейся войны, которая наиболее пострадала, подверглась запустению и обезлюдению.
Помещики этого края, все владельцы средние и мелкие, особен-но остро ощущали нехватку рабочих рук и искали немедленной непосредственной помощи от администрации. Но последствия этого обращения к властям частных лиц, местной группы помещиков были очень широки и значительны. Ту меру обеспечения имений постоянной рабочей силой, об издании которой просили помещики северо-западной окраины для себя, во внимание к местной неотложкой нужде, правительство сделало общим правилом для всего государства; это обобщение запрета переходов можно признать фактом возникновения официального крепостного права.
Если бы Иван IV умер в 1566 году, в момент своих величайших успехов на западном фронте, своего приготовления к окончательному завоеванию Ливонии, историческая память присвоила бы ему имя великого завоевателя, создателя крупнейшей в мире державы, подобного Александру Македонскому. Вина утраты покоренного им Прибалтийского края пала бы тогда на его преемников: ведь и Александра только преждевременная смерть избавила от прямой встречи с распадом созданной им империи.
В случае такого раннего конца, на 36-м году жизни, Иван IV остался бы в исторической традиции окруженный славой замечательного реформатора, организатора военно-служилого класса, основателя административной централизации Московской державы.
Ивану Грозному, однако, выпала на долю иная судьба, глубоко трагическая. Он прожил еще восемнадцать лет, и это были годы тяжелых потерь, великих бед для страны. Несчастье Грозного в том, что ему пришлось пережить слишком ранние свои успехи; слава его как завоевателя померкла, дипломатические и организаторские таланты забылись, он попал в другую историческую рубрику, под титул «тиранов», присоединился к обществу Калигулы, Нерона, Людовика XI и Христиерна II, в проблеме его личности психиатрические мотивы выступили чуть ли на первое место.
Как могла случиться такая пренебрежительная оценка этой, во всяком случае, очень крупной исторической личности?
1
В самом начале XVII века вышла во Франции написанная по-латыни и тотчас же переведенная на французский язык монументальная «Всеобщая история» де Ту (de Thou, или Thuanus, жил в 1553–1617 годах). В этой книге, быстро получившей популярность и много раз переиздававшейся потом еще и в XVIII веке, подробно рассказаны судьбы европейских государств, в том числе Москвы, во второй половине XVI века. Мы получаем здесь ряд характерных данных для того, чтобы судить, какое представление об Иване IV сложилось в Западной Европе в среде ближайших к нему поколений.
Приступая к рассказу о Ливонской войне, де Ту дает очерк истории возвышения Москвы. О самом Иване IV он говорит: «Государь столь же счастливый и храбрый, как его отцы, который вдобавок, соединяя хитрость и тонкий расчет с суровой дисциплиной в военном деле, не только сохранил обширное государство, оставленное Василием, но сумел далеко раздвинуть его границы. Завоевания Ивана IV дошли до Каспийского моря и царства Персидского. Этот царь знаменит великими делами, блеск которых иногда омрачала его жестокость». Затем историк говорит об изумительной военной системе Московской державы, о необычайном послушании воинства и прибавляет: «Нет государя, которого бы более любили, которому бы служили более ревностно и верно. Добрые государи, которые обращаются со своими народами мягко и человечно, не встречают более чистой привязанности, чем он».
Подробно излагает де Ту ход Ливонской войны, переговоры между Польшей и Литвой и, особенно, борьбу Ивана IV с Баторием. Заключение очень мрачно для Москвы и заставляет историка высказать свое суждение о царе, которое отчасти расходится с вышеприведенным. «Так кончилась Московская война, в которой царь Иван плохо поддержал репутацию своих предков и свою собственную. Вся страна по Днепру до Чернигова и по Двине до Старицы, края Новгородский и Ладожский были вконец разорены. Царь потерял более 300 тысяч человек, около 40 тысяч были отведены в плен. Эти потери обратили области Великих Лук, Заволочья, Новгорода и Пскова в пустыню, потому что вся молодежь этого края погибла во время войны, а старшие не оставили по себе потомства».
Де Ту, видимо, писал на основании сведений главным образом польских и ливонских авторов, а также известий дипломатических миссий, посещавших Москву. Некоторые частности его рассказа, например объяснение верности русских царю, их восторженной религиозности, или картина великого плача русских при исходе их из Дерпта — почти прямое повторение современных Грозному иностранных авторов. Но как раз по вопросу о тиранстве Ивана IV де Ту готов критиковать их свидетельства: «Государь, ославленный своими ужасными жестокостями, если верить сообщениям Павла Одерборна и Александра Гваньини, у которых, может быть, больше догадок, чем истины».
Судя по изложению де Ту, Московская (то есть Ливонская) война оставила сильное впечатление в Западной Европе. Историк считает важным и знаменательным выступление царя в Прибалтике, манифесты его, договоры с ливонскими городами и сословиями, колонизационные попытки русских. Последнее трехлетие войны, успехи Батория и разгром Московской державы привлекают острое внимание повествователя; катастрофа Москвы кажется ему одним из выдающихся явлений европейской истории XVI века. В то же время опалы, казни, война со своими подданными совершенно неизвестны западноевропейскому историку, жестокость Ивана IV не кажется чем-то из ряда вон выдающимся. Нет еще того изображения московского царя в виде злого, безумно распаляющегося тирана, которое нам так знакомо со школьной скамьи и которое позволило историкам более позднего времени передать многозначительное, строго величественное в устах русских прозвище «Грозный» такими вульгарными словами, как Jean le Terrible, Iwan der Schreckliche.
