Шрифт:
Закладка:
Он спрятал лицо в ладонях и молча стоял так несколько секунд.
Аза смотрела на него с нескрываемым любопытством.
– Продолжайте же Я хочу все знать.
– Хорошо. Вы все узнаете.
Лахеч снова смотрел на нее, глаза его горели самозабвенным, безумным огнем, и он торопливо, лихорадочно говорил:
– Не знаю, так ли бывает всегда, когда любишь, но одновременно я ненавижу вас. Я боюсь – даже не вас, самого себя боюсь! Чувствую, что если бы я хоть раз прильнул губами к вашей руке, это был бы конец всему. Я уже не смог бы оторваться от нее.
– Можете не опасаться. Если бы было нужно, я сама вырвала бы ее у вас.
Лахеч яростно сверкнул глазами.
– Я убил бы вас.
– Это все слова.
Она начала с ним играть, как кот с мышью.
– Нет, если я говорю… Ах, если бы вы только знали, сколько раз я думал об этом, следя за вами из укрытия, пожирая вас глазами!
– Думали убить меня?
– Да. Вас необходимо убить. Вы пришли в этот мир на горе людям!
– Но ведь я умею и давать счастье И какое счастье!
По телу Лахеча пробежала дрожь.
– Да, я знаю, догадываюсь, чувствую. И именно поэтому… Безумное счастье, которое ломает, унижает… Быть сильным настолько, чтобы решиться обвить пальцами вашу белую шею и сдавливать, сдавливать, пока не отлетит последний вздох! Но перед этим даже не коснуться вас.
Дрожь непонятного болезненного наслаждения пробежала по спине у Азы.
– А почему перед этим… не прильнуть к моим устам? Неужели вы не видите, какие они алые? Неужели не чувствуете, даже на расстоянии, какие они жаркие?
Лахеч, обессилевший от волнения, прислонился к стене и молча смотрел на Азу исступленным взором.
– А что будет, если я вас поцелую?
– Не знаю. Не знаю. Мне надо идти.
Он направился к двери.
– Останься!
– Не хочу.
– Нет, ты останешься!
– Прошу вас… Прошу вас…
– Взгляни на мои уста. Ты говоришь, это гибель? Что ж, пусть будет так. Разве ты не чувствуешь, что один мой поцелуй стоит большего, чем все дурацкие попытки спасения человечества, все битвы, все высокие слова и подвиги, большего, чем искусство и жизнь? Неужели не чувствуешь?
– Чувствую. И потому… мне надо уйти…
– Никуда ты не уйдешь. Останешься, пока я не отпущу тебя.
Лахеч ощутил на себе ее пламенный взгляд, и ноги у него стали словно ватные. У него было ощущение, будто все его мышцы расслабились, в глазах потемнело, в голове был шум и какая-то вялость… он еще успел хрипло выдавить:
– Я пойду…
Аза громко, торжествующе рассмеялась, и прежде чем он успел осознать, что происходит, припала хищными устами, что так умели изображать страсть, к его воспаленным губам.
Бледный тихий рассвет поднимался над Татрами. Нианатилока неподвижно, словно застыв, сидел, обратясь лицом к заходящей Луне. Он прикрыл глаза, обвил руками колени. Холодная утренняя роса покрывала его полунагое тело и каплями стекала по длинным черным волосам. Раскидистые ели тихо покачивались над ним под ветром, что временами налетал с горных вершин, уже начавших розоветь от первых лучей встающего за ними солнца. Тишина опустилась на мир; казалось, даже дальняя речушка замерла, не решаясь журчанием нарушить безмолвие этого благословенного часа.
Нианатилока, не поднимая век, чуть шевелил губами, как бы молясь Сущности всетворения.
– Здравствуй, небо, – шептал он, – здравствуй, Земля и душа моя, ибо вы все едины, сотворены помышлением и в помышлении живы…
Спасибо тебе, душа моя, что ощущаешь небо и землю, что постигла свое праначало и знаешь, что конца тебе никогда не будет! Все возвращается в море, в полноту и силу, и ни единая капля не утрачивается, даже если упадет на песок или скалу, но ей предназначается долгий путь и упорный труд.
Не сократится круговорот бренных земных событий, ибо время – ничто и жизнь вознесена над ним; не уменьшится бремя трудов и мук, ибо не на них направляет взор стремящийся к своему праначалу дух.
Будь же благословенна, душа моя, в своей предвечной, неуничтожимой и всеобъемлющей сущности за то, что ты научилась направлять взор свой по-над временем и муками бытия к морю и единому источнику всего!
Где-то с вершины скалы сорвался обломок и рухнул в пропасть, увлекая за собой лавину камней. Прогремело далекое эхо и погасло в ущельях. Солнце поднималось; в его свете уже золотились широкие осыпи над лугами и верхушками кедров, вцепившихся корнями в отвесные склоны. В сине-фиолетовой глади озера отражалось посветлевшее небо и золотящиеся вершины гор.
Нианатилока открыл глаза. Около него возле погасшего костра лежал Яцек, завернувшийся от ночной прохлады в плащ, и спал. Его волнистые волосы рассыпались по сырому мху; рукой он прикрывал глаза, из приоткрытых, чуть побледневших от холода губ вырывалось ровное сонное дыхание. Буддист долго смотрел на него, и его задумчивый взгляд был полон грустной ласки.
– Если бы ты смог выйти за пределы своего тела, – снова прошептал он, – если бы сумел понять, каков твой истинный путь… Мне кажется, что душа твоя, которую я нашел, подобна жемчужине, а я должен сделать ее каплей прозрачной воды, которая под солнцем расплывется туманом во вселенной. И вовсе не потому, что у меня есть какой-то иной долг, кроме собственного совершенствования: мне просто жаль затемненной красоты и погребенного великого могущества…
Высоко над ними чирикали скальные воробьи, клюющие зрелые семянки горных трав, а с противоположного склона донесся резкий, отрывистый свист сурка, прячущегося в траве.
Познавший три мира еще некоторое время беззвучно шевелил губами, словно безмолвно вторя мысленной молитве, потом протянул руку и коснулся плеча спящего.
Яцек мгновенно сел и потянулся. С безмерным изумлением он огляделся.
– Где мы?
– На склоне Жабего. Видишь: Мегушовецкие вершины глядятся в Морское Око.
Яцек уже был на ногах.
– Но как я сюда попал?
Словно сквозь сон забрезжило воспоминание: вчера вечером у себя дома он разговаривал с Нианатилокой о татранских лесах… Яцек потер рукой лоб. Ну да, так все и было. У него возникло ощущение, будто он уснул за рабочим столом, а потом ему снился костер в хвойном лесу и месяц, плывущий над вершинами гор… Значит, это ему снилось, а сейчас…
Яцек оглядел себя. Плащ соскользнул с его плеч. Он был в обычном городском костюме, в котором вернулся вчера вечером домой. Яцек оглянулся: нет ли рядом его самолета, в котором индус мог привезти его, спящего, сюда. Но вокруг было пусто; осенние травы, покрытые обильной росой, стояли непримятые; незаметно было, чтобы по ним ступали, словно они с Нианатилокой прошли сюда, не коснувшись ногами земли.
