– Он виделся с губернатором?

– Да, в Алте. – Авессалом снова мрачнеет лицом. – И Ларсен, и многие другие здешние комиссары. Они все давние друзья, старые морские волки.

– Значит, ты удостоился великой чести, муж, – говорит Урса, и он пристально смотрит на нее. – Ведь тебя пригласили из самой Шотландии благодаря только твоим достижениям.

Он слегка расправляет плечи и смотрит на Урсу почти с улыбкой.

– Так и есть, Урсула.

Он допивает чай и поднимается из-за стола, явно воспрянув духом.

– Я иду в церковь. Надеюсь, что твой поход в гости будет приятным, но, жена… – Урса замирает и настороженно смотрит на мужа. – Держи ухо востро. Если услышишь что-то полезное…

Он уходит, так и не договорив, и Урса вновь может дышать. Она правильно сделала, что выказала интерес к его поездке в Алту и к суду над лапландцами, хотя лучше бы ей не знать о таких ужасах. В Бергене все это темное колдовство представлялось далеким и неправдоподобным, но здесь, на самом краю света… Быть может, здесь такое возможно. Урса спешит вымыть чашку Авессалома и заваривает новый чай. Ей не хочется пить из того же чайника, из которого она наливала мужу.

* * *

Марен заходит за ней сразу после полудня, но она не одна, с ней еще двое. Урса знает в лицо маму Марен и приветствует ее, сделав вежливый реверанс, на который та не отвечает. Она вообще как бы не замечает Урсу, смотрит мимо нее куда-то в глубь дома, и ее взгляд исполнен такой неприязни, что Урсе не хочется приглашать ее в гости. Она берет куртку и выходит наружу, прикрыв за собой дверь.

Все трое держат в руках большие свертки из ткани, и в свертке матери Марен Урса узнает тот платок, который она хотела разрезать. Она надеется, что Марен не рассказала ей об этом. Небо над ними синевато-серое, как вчерашний синяк, на фоне этого неба их фигуры кажутся темными, сумрачными.

– Это Дийна, – говорит Марен с видимым напряжением на лице.

Дийна смотрит прямо Урсе в глаза. Она прижимает к себе сверток размером с собственное туловище. У нее широкое лицо и высокие скулы. Урса не видела ее в церкви, но уже поняла, что это та самая саамка, которую Марен пыталась защитить от расспросов Авессалома. Та самая саамка, которая выбила руны у них над дверью.

Она такая же худая, как Марен и ее мама, но ее худоба не производит болезненное впечатление. Ее волосы жесткие с виду, давно не мытые и не чесаные, сбились на кончиках в колтуны. Она легонько качает свой сверток. Только теперь Урса видит, что это ребенок, завернутый в одеяло. Ребенок маленький, но все-таки не настолько, чтобы носить его на руках, как младенца.

– Это Эрик, – говорит Марен. – Сын моего брата.

– И мой тоже, – говорит Дийна с вызовом в голосе.

Между ними тремя явственно чувствуется напряжение, и Урса старается держаться поближе к Марен, благо идти до соседнего дома всего ничего.

Дверь приоткрыта, изнутри доносится приглушенный гул разговоров и теперь уже знакомый запах свежеиспеченного хлеба. Урса даже не успевает собраться с духом. Марен открывает дверь, и они входят в комнату, озаренную желтым светом.

Вдоль стен стоят длинные дощатые скамьи. На них сидят женщины: что-то шьют, разговаривают друг с другом. На стене рядом с камином – узкая полка, на которой стоят какие-то светлые камушки. Стол пододвинут поближе к камину, на столе – хлеб и рыба, кувшины с водой и светлым пивом. Урса думает, что, наверное, надо было принести какое-нибудь угощение с собой, может, лепешки, испеченные вчера.

Гул разговоров стихает не сразу, но постепенно женщины умолкают и глядят на Урсу во все глаза. Она знает их лица, она встречала их в церкви, но не слышала имен. Комната погружается в тишину, и только дети, играющие на полу, продолжают возиться, не обращая внимания на новых гостей. Тишина давит, как в тот первый раз в церкви, Урса смущается, смотрит себе под ноги.

Первой молчание нарушает Кирстен.

– Я же говорила, что она придет. – Она обращается к женщине, сидящей у камина. – Ты теперь небось рада, что поставила новые тарелки.

Женщина поднимается, подходит к Урсе и протягивает ей руку в приветственном жесте. Это фру Олафсдоттер, хозяйка дома.

– Я рада видеть вас у себя, госпожа Корнет.

– Пожалуйста, называйте меня Урсула. У вас очень хороший дом.

– Его построил отец моего мужа. – Фру Олафсдоттер чуть сдвигается вправо, и Урсе почему-то кажется, что она пытается закрыть собой полку рядом с камином.

Марен, стоящая рядом с Урсой, нервно переминается с ноги на ногу, но фру Олафсдоттер смотрит только на Урсу. Смотрит почтительно, чуть ли не благоговейно.

– Спасибо, что вы пришли.

– Это Марен меня пригласила, – говорит Урса, как бы подтверждая, что она не пришла сюда непрошеной гостьей. Фру Олафсдоттер по-прежнему старательно не замечает Марен, и Урса вдруг понимает, что эти двое не ладят друг с другом.

– Я рада, что вы пришли, – повторяет хозяйка дома и указывает на стол. – Пожалуйста, угощайтесь.

– Я бы чего-нибудь выпила, если можно, – говорит Урса, и фру Олафсдоттер берет кувшин, чтобы налить ей попить. Урса пользуется возможностью рассмотреть камни на полках. Кроме камней, в самом центре стоят две фигурки, грубо вырезанные из какого-то светлого материала. Видимо, из кости.

Фру Олафсдоттер выпрямляется и подает Урсе чашку, в которой плещется что-то странное. Какая-то мутная жидкость: не чай, не вода и не что-то крепкое. Урса украдкой принюхивается, не желая обидеть хозяйку.

– Это щавелевая вода, – говорит ей Марен. – Она кисловатая, но мне кажется, вам понравится.

Марен стоит так близко, что Урса чувствует запах ее дыхания, запах аниса. Это придает ей уверенности, и она осторожно делает глоток, стараясь не морщиться. Питье очень кислое, но с приятным сладким послевкусием, как у тех зимних яблок, которые Сиф покупает для рождественского пирога. Агнете их очень любила, вечно таскала с кухни и хрустела, как маленькая лошадка. При воспоминании о сестре у Урсы сжимается сердце. Она ужасно соскучилась.

Фру Олафсдоттер смотрит на нее с волнением, и Урса кивает и просит добавки, хотя к этой щавелевой воде еще надо привыкнуть. Женщины на скамье справа у очага чуть сдвигаются, освобождая место для вновь пришедших. Дийна вполне могла бы разместиться рядом с ними, но, посадив Эрика на пол вместе с другими детьми, она остается стоять у двери. Ее появление произвело на собравшихся точно такое же впечатление, как появление самой Урсы, и хотя Урсе неловко так думать, она все-таки рада, что на нее смотрят не так, как на Дийну: пусть настороженно, но без неприязни.

Разговоры возобновляются, но уже не так громко, как прежде. Женщины беседуют лишь со своими соседками справа и слева, а не кричат через всю комнату. Урса смотрит на Дийну поверх края чашки. Герр Касперсон, папин клерк, какое-то время прожил на Шпицбергене, где служил счетоводом в китобойной конторе. Он рассказывал, что лапландцы все сплошь низкорослые и диковатые с виду, с маленькими зубами, острыми, как иголки; что они носят шарфы из волчьих хвостов и остроконечные шапки. Но Дийна почти ничем не отличается от всех остальных, не считая высоких скул, смуглой кожи и неприязненного отношения к ней со стороны местных женщин. Урса гадает, знает ли Дийна о судах в Алте.