Нацуо вёл машину, вдыхая горный воздух ранней весны и улыбаясь своим мыслям, но думал, что люди, которые едут ему навстречу, не улыбаются в ответ просто так, без задней мысли. Впечатлительность в этом плане сродни желанию. Улыбка при виде темнеющих гор и дальних туч подобна противостоянию вечности с миром.

Но его счастливые мысли оборвались, не дойдя до этой.

Местность с городами Мисима и Нумадзу расположилась перед залитым слабым солнечным светом скалистым мысом, зелень пшеничных полей смешалась с жёлтыми цветами овощных культур, открылось бескрайнее море. На равнине уже царствовала весна. Нацуо проехал по платной дороге, потом немного по второй, ещё не асфальтированной, и вдруг вдали, на мысе Уоми в Атами, увидел сакуру. Она, похожая на остатки снега, висела над обрывом.

Нацуо для себя решил, что заночует в Атами. И вышел из машины, чтобы сделать набросок той далёкой сакуры.

Компания молодых людей поднималась по дороге. Кто с альбомом для набросков в руках, кто с мольбертом на плече. Нацуо с первого взгляда понял, что это студенты университета искусств.

Пиная ногами мелкие камешки, они специально прошли так, чтобы их тени скользнули по альбому Нацуо. Юноши и девушки откровенно гордились своей молодостью и мечтали стать художниками, на их лица пока не наложила свой отпечаток непрерывно мучающая жаждой жизнь. В напряжённой тишине один из них дунул в свисток, и, когда Нацуо подумал, что шаги за его спиной постепенно удаляются, он услышал женский шёпот. Наверное, из-за прозрачности горного воздуха это прозвучало неприятно отчётливо:

— Ну да, точно. Это Ямагата Нацуо. Решил, что он знаменит, и радуется.

Нацуо не поверил своим ушам. Ему не доводилось слышать от людей таких слов.

Его не столько ранили сами слова, удивило другое: он не сделал ничего плохого, а где-то в обществе его незначительной известности уже завидуют. Мысль о том, что его не любят, отозвалась в сердце без преувеличения как потеря чьей-то благосклонности.

«Кто-то меня не любит!» Невероятно. Его изумил не сам факт. Вдвойне потрясло то, что он должен был прекрасно знать об этом раньше и всё равно был потрясён. Из-за нескольких слов девушки, которые рассекли горный воздух, терпели поражение планы, рушились законы мироздания.

Из круглого окна гостиничного номера в Атами в свете луны виднелась непомерно высокая оранжерея за низенькой бамбуковой изгородью. Поздней ночью, выйдя из ванной, Нацуо какое-то время рассматривал из этого своеобразного иллюминатора оранжерею и лунное небо.

Лунный свет словно дымился, окна оранжереи белели в темноте. Ощущение, что в этом высоком сооружении не живут, навевало ассоциации с развалинами замка. Винная пальма и редкие для этих мест тропические деревья наводили на мысль, что внутри крепко спят люди. На плотно растущие деревья падала тень луны, днём тут наверняка висела густая духота. Фасад одетого в стекло здания, если посмотреть на него снаружи, выглядел так, словно скрывал за собой точку отсчёта другого мира.

«Я в детстве видел такое же странное здание, — подумал Нацуо. — Вошёл туда, и словно открылся подземный ход в иной мир. Это была электростанция».

Раздался звук будто бы отлетевшей с высокой крыши стеклянной плитки. Рассыпавшиеся осколки стекла оставили за собой чёрные звездообразные отверстия. А потом — гробовая тишина. Никаких признаков пробуждения. Ни человека. Может быть, кто-то ради злой шутки выпустил издали камень из пращи?

Нацуо долго слушал это молчание. Даже если кто-то ещё и обратил внимание на это странное событие, то не появился. Комнату пропитал холодный ночной воздух, и Нацуо, который, закрыв окно, собирался лечь в постель, ещё раз посмотрел на высокую дыру в стекле. Всё обошлось благополучно. Порядок в реальности, существовавший до того, как стекло разбилось, был мгновенно восстановлен, и воцарился новый, сложившийся после того, как стекло разбилось. А произошло это из-за того, что пальцы, которые стирают ошибочно нарисованную углём линию, оказались не столь проворны, как те, другие, невидимые пальцы, двигавшие действие.

Подумав об этом, Нацуо отбросил тревогу, и на душе стало легче.

*

Вернувшись в Токио, он обнаружил, что утром ему пришло написанное женским почерком письмо. Имя отправителя было незнакомо. Он прочитал письмо. Женщина писала, что ей нравятся его картины. После осенней выставки подобные послания от незнакомых людей стали нередки.

Через несколько дней он опять получил от той же женщины письмо того же содержания. Её звали Накахаси Фусаэ. Следуя правилам приличия, Нацуо ответил сухим благодарственным письмом. На его письмо ответ не пришёл.

*

Осаму теперь часто проводил время у матери в «Акации». Приглашал приятелей из театральной труппы. Приводил товарищей по спорту — «по наращиванию мускулов». Здесь, естественно, можно было бесплатно выпить чаю и сидеть сколько угодно.

В обществе росла мода на кафе. Платили наличными, при этом большой прибыли заведение не приносило. Но всё-таки дело оживало.

Выводы делались обычно унылые: «Вчера доходы держались почти на прежнем уровне, сегодня — упадут». Однако по виду посетителей «Акации» было заметно, что их денежные дела идут намного лучше. Вот и вчера посетитель, тоже державший кафе, рассказывал матери о положении дел в недавно открывшемся на Гиндзе большом кафе «Камерная музыка».

По его словам, там ежедневная выручка в среднем составляла сто двадцать тысяч иен, а месячная — три миллиона шестьсот иен. И тем не менее расходы по содержанию сотрудников обрывались на четырёхстах иенах, кофе за сто иен по себестоимости выходил двадцать три иены, а чёрный чай за восемьдесят иен — двадцать. При этом вся оплата шла наличными, поэтому и расходы на строительство сразу покрывались.

По сравнению с этим гигантом торговли «Акация» была маленьким заведением, но работало кафе без простоев. Мать всегда была весёлой, щедрой: помогала любовнику, давала сыну много денег на карманные расходы.

Осаму после тренировки привёл с собой Такэи и молодых приятелей. Люди ещё не расстались с пальто и шарфами, а они были в рубашках поло с широко распахнутым воротом и пиджаках. Бросались в глаза обтянутые тонким свитером фигуры с широкими-плечами и узкими бёдрами. Когда вваливалась такая компания, случалось, что сидевшие в кафе девушки потихоньку уходили. Осаму с приятелями это очень забавляло.

Такэи неизменно сводил разговор к своему кумиру, Лео Роберту. Лео в тысяча девятьсот пятьдесят четвёртом году завоевал на конкурсе по бодибилдингу звание «Мистер Вселенная». Такэи, показывая фотографию Лео во весь рост, которую всегда носил с собой, сказал:

— Лео — величайший шедевр в истории человечества. Кого ни поставь рядом с ним — крупного политика, императора, знаменитого философа, гениального композитора, —