сколько бы ты ни грешил, лишь приди ко мне и я исцелю тебя». До этого обвинения свидетель дошел не собственным умом: его обвинение есть эхо чужого голоса. Дело в следующем: в Константинополе во времена Златоуста было много новациан, учивших, что на земле нет и не может быть другого рода отпущения грехов, кроме того, какое дается в таинстве крещения. Златоуст считал учение новациан гордостью и неразумием и нередко в своих проповедях опровергал мысли этих сектантов. Такое отношение Златоуста не понравилось епископу новацианскому в Константинополе Сисиннию. Он начал распространять здесь молву, что будто Златоуст однажды сказал в проповеди: «Если ты уже тысячу раз приносил покаяние, то все же можешь и еще каяться». Очевидно, Сисинний вместо действительных слов Златоуста пустил в ход для смущения верующих какую-то пародию на слова великого оратора. Мало того, он выдал по этому поводу едкую книгу против Златоуста. Вот источник, откуда взялось обвинение, что будто Златоуст учил грешить сколько угодно. Это обвинение есть плод недовольства новациан Златоустом. Таким образом, открывается, что обвинители воспользовались готовым материалом, создавшимся в сфере вполне враждебной Константинопольскому витии. В проповедях Златоуста старались отыскать обвинители даже прямое нечестие. Так, обвинитель заявлял: «Он позволяет себе богохульство в церкви, когда говорит (в проповедях): молитва Христа не была услышана, потому что Он молился не так, как должно». По всей вероятности, это есть злонамеренное извращение слов проповедника. Возможно, что так извращены следующие слова одной беседы Златоуста: «Когда Христос сказал: если возможно, да мимо идет чаша сия, то являет Он нечто человеческое; но когда прибавляет: не как Я хочу, но как Ты, то научает нас следовать Божеству, хотя бы природа и противилась этому». В той же проповеднической деятельности Златоуста обвинители его старались открыть и другие недостатки. Так, они призывали его к ответу за то, что он употреблял в церкви в поучениях такие выражения (поэтического характера), которые не принято употреблять в таком святом месте, как храм. Винили его в том, что он говорил: «Престол, наполненный фуриями»; «Я скачу, я вне себя» (…). Что касается первого из сейчас приведенных выражений («престол» и пр.), то его совсем не находится ни в одном из многочисленных слов и бесед Златоуста, а второе из приведенных выражений буквально находится в одной из его оживленных проповедей, произнесенной по случаю одного выдающегося радостного события. Но можно ли ставить Златоусту в упрек употребление им рассматриваемой фразы? Конечно, нет. Очевидно, проповедник ставит себя (мысленно) в положение Давида, скачущего перед ковчегом Завета. Разбираемое выражение указывает на религиозный энтузиазм, восторг. Да если бы Златоусту пришлось оправдывать себя в этом случае перед лицом собора («при Дубе»), то без сомнения он не затруднился бы и у самых членов собора, в их проповедях, указать присутствие совершенно таких же выражений. Поэтические обороты речи тогда были в обычае у христианских проповедников (Неандер).

Третью группу обвинений составляют обвинения Златоуста в неправильном управлении церковными имуществами и в присвоении им не принадлежащего ему. Об этого рода обвинениях скажем очень кратко, так как они или нелепы, или представляют искажение представлений о его благотворительной деятельности. Лжесвидетели собора говорили: «Он распродал многие церковные драгоценности; обратил в продажу мрамор, который был приготовлен предшественником Златоуста Нектарием для украшения константинопольской церкви Анастасии (т. е. Воскресения); никто не знает, на что и куда он тратит церковные доходы; имущество, завещанное Феклой в пользу церкви, он продал; вообще чужие наследства насильственно присвоил себе». Чтобы понять сущность обвинений, нужно взять во внимание то, что Златоуст действительно продавал некоторые драгоценности церковные, очевидно, излишние, употребляя вырученные суммы на нужды и вспомоществования бедным и неимущим. Но разве кто обвинит за это Златоуста? Тоже самое в те времена делали и св. Амвросий Медиоланский и блаженный Августин. Эти последние в своих сочинениях показывали и основания, почему они так поступают. А что касается обвинения константинопольского святителя в хищении не принадлежащего ему, то оно лишено всякого значения. Известно, что когда Златоуст был уже в ссылке и, конечно, нуждался в деньгах, то как ни много получал он их от щедролюбивых константинопольских жителей, он ничего из этих денег не тратил на себя, а отсылал их на нужды миссионерского дела. Мог ли после этого хоть чем-нибудь противозаконно воспользоваться для себя лично Златоуст в то время, когда он был архиепископом столицы и, разумеется, ни в чем не нуждался.

Четвертую группу составляли такие обвинения, которые заявлены были с целью доказать, что Златоуст позволял себе поношения и оскорбления как некоторых епископов, так и константинопольского клира. Так, один из обвинителей святителя утверждал, что он называл св. Епифания епископа Кипрского, современника, «глупым и бесом». Чистейшая клевета! Вот краткая история действительных отношений между Златоустом и Епифанием. Епифаний перед временем рассматриваемого собора, по внушению известного Феофила, прибыл в Константинополь для того, чтобы заставить Златоуста изгнать так называемых «Долгих братьев» из столицы и произнести анафему на Оригена. Златоуст дружелюбно принял Епифания, но, конечно, не сделал того, чего желал его гость. Епифаний некоторое время оставался в столице и предпринимал некоторые меры, неблагоприятные для Златоуста, с целью достигнуть исполнения своего желания. Архиепископ константинопольский не уступал. Кончилось тем, что Епифаний помирился с Златоустом, начал питать добрые чувства и к «Долгим братьям». Затем он отправился обратно на корабле на о. Кипр – место его служения, но по дороге на море скончался. Не в меру любившее острить и сочинять анекдоты византийское общество, вследствие не совсем дружественных временных отношений Епифания к Златоусту, создало несколько баснословных сказаний. Так, например, византийцы рассказывали, что при прощальном свидании обоих епископов они обменялись такими пророчествами: Епифаний будто сказал Златоусту: «Надеюсь, что ты не умрешь епископом столицы». На что последний будто бы отвечал: «А я надеюсь, что ты не доедешь до своего о. Кипра». Конечно, это басня, потому что достоверно известно, что оба святителя перед смертью Епифания расстались мирно. К области таких же легенд, созданных пылким воображением византийцев, относится и обвинение, заявленное на соборе, что будто Златоуст называл Епифания «глупым и бесом». Об отношениях Златоуста к другому епископу, Акакию Веррийскому, один из обвинителей говорил на соборе, что будто первый оскорбительно держал себя касательно второго. Говорилось, что Златоуст высокомерно относился к Акакию и не хотел ни слова говорить с ним. Разумеется, ничего такого не было. А было вот что: Акакий по некоторым делам пребывал в Константинополе. Златоуст, как обычно, пригласил его остановиться в епископском константинопольском подворье. Акакий принял предложение, но остался недоволен приемом Златоуста.