Фонд «Гласность» был в очередной раз разгромлен, но конференции «КГБ: вчера, сегодня, завтра» не прекращались, и меня в очередной раз запугивали, показывая, что следят за каждым моим шагом. В чем я, собственно, и не сомневался.

Легко понять, что с почтой все происходило точно так же: письма или бандероли не доходили вообще, или приглашения или извещения приходили с таким запозданием, что теряли всякий смысл. На случайно дошедших бандеролях с книгами обертки, как правило, были разорваны, они были завязаны грубой бечевкой, а сверху красовалась надпись: «Получено в поврежденном виде». Почтальонши, которым было стыдно смотреть на это безобразие, только извинялись:

– Вы же понимаете, что это не мы.

Однажды Ольга Свинцова, послала, что-то с ее точки зрения особенно срочное почтой DHL. Пакет и в этом случае не дошел. Ольга написала в DHL заявление, они месяц пакет разыскивали и не нашли. Тогда Ольга, имея квитанции и оценку пакета, написала исковое заявление к DHL в парижский суд. Через два дня после этого у меня в квартире раздался звонок и какой-то молодой человек вручил мне все, что было отправлено Ольгой и хранилось где-то в КГБ, но уже без французского конверта с моим адресом – его они давно выбросили.

Но было бы преувеличением сказать, что все проблемы в «Гласности» происходили по вине КГБ. Иногда виноваты были мои тюремные комплексы – никто не выходит из тюрьмы вполне здоровым, хотя бы в какой-то части неискалеченным. Шаламов и Домбровский до конца жизни ели макароны руками, а отношения Варлама Тихоновича с женщинами, что теперь уже очевидно по опубликованным письмам, – это отдельная, во многом трагическая часть жизни. Мой тюремный опыт был не так страшен, но тоже очень не прост. К тому же зачастую у меня просто не хватало ни времени, ни сил объяснять ребятам из «Ежедневной гласности», в каком безумно сложном мире я живу, с кем и с чем ежедневно приходится иметь дело и в России и за рубежом. А этот второй состав «ЕГ», пожалуй, был гораздо лучше первого. Это были молодые люди, не случайно нашедшие себе место в «Гласности» из московской и ленинградской богемной среды, а пришедшие сознательно, именно в «Гласность» и никуда больше. Андрей Кирпичников был сыном моего студенческого приятеля Юры Кирпичникова – в это время процветающего журналиста, но на самом деле он был воспитан матерью, нашей близкой знакомой Леной Щербаковой – человеком ошеломляющей, доходящей до пределов искренности и честности. И Андрей, конечно, был сыном своей матери. Максим Демидов – любимый ученик Тани Трусовой, ближайшего к нашей семье и моим детям человека, которая при всем своем интеллектуализме и любви к учившимся у нее детям, бесстрашно пошла в тяжелейшую сибирскую ссылку (в том числе и, косвенно, за «Бюллетень В» хоть это и не фигурировало в обвинении – не было доказательств), и это было примером для ее учеников. Они были из того русского мира, где готовы идти в тюрьму, где правда и внутренняя чистота гораздо важнее личного благополучия. Они, конечно, были не единственными из этого поколения, из этой среды в «Гласности». Какую замечательную страну могли бы построить эти молодые люди! Но строил КГБ, со своими убийцами.

Однажды о чем-то поспорив с ними и чувствуя себя бессильным объяснить множество наваливавшихся на меня со всех сторон почти неразрешимых задач, в сердцах я сказал:

– В конце концов есть вещи важнее, чем «Ежедневная гласность».

И не могу забыть глаза Максима, который, глядя прямо на меня, с болью сказал:

– Вы говорите, что есть вещи важнее, чем «Гласность», а я ей до капли отдал все, что у меня было, – и действительно, этот худенький восемнадцатилетний мальчик, бросил Московский университет, где он блестяще учился, чтобы не только ночами, но и целыми днями собирать и редактировать материалы, валом идущие со всей страны.

И он, и еще несколько сотрудников ушли, забрав список всех наших корреспондентов, создали собственное агентство, которому на первых порах помог Алик Гинзбург. Но время «самиздатской» информации уходило, начиналась конкуренция с созданным КГБ на основе «Иновещания» «Интерфаксом». Как бы блестяще они не делали свою работу, но устоять их агентство не могло. С Андреем мы видимся раз в десять лет, с Максимом не виделись ни разу. И я часто об этом жалею. Попробовал бы оправдаться, извинится.

«Ежедневная гласность» тем не менее устояла. Организационно-редакционные задачи уверенно решал Виктор Васильевич Лукьянов из близкой еще с семидесятых годов диссидентской среды – Томе он помогал и когда я был вторично арестован в восемьдесят третьем году. Все хозяйственные дела легли на плечи Виталия Мамедова – при всем его отвращении к любому руководству. Виталий – из тех полутора десятков солдат, которым один и тот же мерзавец следователь на Лубянке поочередно шил выдуманные шпионские дела. Виталий получил свой срок за то, что у него на дембельской фотографии оказался «Буран» (они служили километрах в двадцати от Байконура) размером в два миллиметра – очень ценная информация для американской разведки с ее космической и аэрофотосъемкой.

Почти все несчастные и растерянные солдаты, попав в наши политические лагеря, сразу же находили поддержку у лагерных кураторов от КГБ, которым и начинали помогать. Только Коля Ивлюшкин и Виталий Мамедов отказались от этой «дружбы», не забыли, кто искалечил им жизнь, соответственно вели себя в лагере, за что и были отправлены в Чистопольскую тюрьму. Там я с ними обоими и познакомился.

Вскоре к числу главных помощников в «Гласности» прибавился и Дмитрий Востоков. «Ежедневная гласность» продержалась еще три года, пережила, кроме мелких провокаций, еще один полный разгром в 1992 году, но после разгрома осенью 1993 года я уже не стал ее восстанавливать, хотя в ней работала группа переводчиков, новости ежедневно расходились и в русском и в английском варианте, но для фонда «Гласность» первоочередными стали совсем другие задачи. В России наступила жесткая авторитарная эпоха Ельцина, которую либералы по глубочайшей слепоте, способности ко всему приспособиться и все оправдать называли демократией и свободой.

Информационная блокада

К сожалению, моя пусть объяснимая, но очень серьезная оплошность, а в результате – потеря «Русской мысли» и как одной из опор «Гласности» и как возможности публиковаться мне самому совпали с началом практически безусловной информационной блокады, которая длилась пятнадцать лет до прекращения работы фонда «Гласность» в 2004 году, а по отношению ко мне самому лишь в последний год слегка