Я улыбнулся:

— Два варианта. Первый — две ближние цели относительно рядом и наша база между ними. Можно догадаться, что мы собрались сделать засаду именно там, но есть шанс, что все-таки дальняя — наша цель. То есть, неочевидно, какие варианты тут вероятнее. В то время как истинной целью может стать военная база, на которой вообще не останется бронеходов, ибо последние три будут охранять дворец Саламанки.

— От дворца до базы на окраине — примерно минут двадцать пять для бронехода.

— Знаешь, чего я там наворочу за это время? В общем, мы можем долго играть в угадайки, но бывают игры, в которых не может быть плана. Камень-ножницы-бумага тому пример. Любые рассуждения о тактике противника в ней равновероятны. И тут та же фигня. Не бывает стопроцентного верняка на войне, разве что стопроцентная смерть в некоторых случаях. Надо рисковать. Потери — да, будут, но я давно уже сказал, что победа стоит жизней, и не заплатить не получится.

В этот момент в палатку вошел радист и сказал:

— Ансельмо сообщил, что у него все прошло по плану.

— Отлично, — обрадовался Кастильо. — Значит, вечером привезут следака.

— Главное, чтобы при нем не было маячка, — заметил я.

Антон ухмыльнулся:

— Не будет. Рамон позаботился, чтобы у нас появились антишпионские штучки.

* * *

Поздно вечером следователь прибыл: высокий тип в форме военной полиции, в руке чемодан с детектором лжи, на голове капюшон, закрывающий глаза. Кажется, я уже знаю, кто это. Его сразу же провели в палатку, усадили напротив меня, после чего сняли с головы капюшон и мы сразу же друг друга узнали: не кто иной, как Григор Собеский, едва ли не самый талантливый и опытный из военных следователей Содружества.

Затем все лишние вышли, кроме нас, остались только Антон и Дани.

— Здравия желаю, господин полковник, — сказал я. — Как прошел полет?

— Замечательно, ведь я же люкс-классом летел, а не в медицинском отсеке, — отозвался он без тени иронии или усмешки и перешел на русский: — мне сказали, что вы собираетесь дать объяснение. Сразу же и приступим?

— Конечно, — согласился я, тоже переходя на русский.

Смена языка общения, конечно, не помешает Кастильо и Дани: у обоих в руках планшеты, будто невзначай, а на них, ясное дело, переводчики запущены.

Следователь поставил свой чемодан на стол и открыл его, вынув кипу проводов и датчиков. На то, чтобы закрепить все это у меня на лбу, висках и запястьях, у него ушло всего минуты три.

Полковник развернул чемодан так, чтобы экран детектора был виден только ему, но не Антону и Дани, щелкнул кнопкой.

— Начинаю калибровку. Сержант Ковач, я задам вам десять вопросов, на каждый из которых вы должны ответить «нет» безотносительно правдивости этого ответа. Вам понятно?

— Нет.

— Что именно в этой инструкции вам непонятно?

— Нет.

Дани захихикала в кулак, Антон улыбнулся в бороду, непробиваемым остался только следователь.

— Гляжу, вы очень буквально выполняете инструкции… Жаль только, что подобная дисциплина у вас проявляется выборочно.

— Я всегда добросовестно выполняю приказы, предписания и инструкции, господин полковник, если они не идиотские и не идут мне во вред. Какой там третий вопрос?

Он задал мне еще семь вопросов, на которые сам точно знал ответы, затем еще десять, на которые велел мне отвечать «да».

— Калибровка завершена, — сказал Собеский и уселся на свой стул. — Начинаем процедуру допроса. Итак, сержант Ковач, я прибыл по приказанию министра обороны с целью расследовать обстоятельства вашего предполагаемого похищения либо дезертирства. Что вы можете сообщить в связи с этим?

— Я, сержант бронеходных войск Содружества Кирин Ковач, нахожусь здесь с целью свержения диктаторского режима Гектора Саламанки и участвую в боевых действиях в составе Народной Освободительной Армии, в которую вступил без принуждения. Что касается так называемого дезертирства, то это совершенно идиотское обвинение. Я в отпуске и подписку о невыезде не давал. Надеюсь, это заявление снимает большую часть вопросов, господин полковник.

— Появляется больше вопросов, чем снимается. Нам удалось установить, что вы прибыли на борт корабля, доставившего вас сюда, в бессознательном состоянии. Это действительно так?

Вопрос, на самом деле, плевый.

— Да, все верно, именно так я сюда и прибыл, в медицинском контейнере аппарата искусственного поддержания жизни. И предвидя ваш следующий вопрос — а как еще я мог бы попасть на планету, если единственный космопорт контролируется врагом? Если бы я въехал как обычный турист — Саламанка вполне сложил бы дважды два и завернул меня обратно. Благодаря капсуле меня провезли по документам Рамона Меркадо, а таможенникам не пришло в голову открыть капсулу и снять с меня дыхательную маску. Кстати, как там у самого Меркадо дела? Он арестован?

— Он скончался еще до того, как мы его арестовали, — сухо ответил Собеский.

— Предсказуемо… Да там невооруженным взглядом было видно, что он на ладан дышит… Следующий вопрос, господин полковник?

— Верно ли я понимаю, что этот Рамон Меркадо прибыл с целью уговорить вас примкнуть к повстанческому движению на Нова Эдемо и вы согласились на это добровольно, а не были похищены?

Так, он начинает «пристреливаться». Стоит ему задать простой вопрос в лоб, например, «вас похитили?» — и все, вывернуться будет туго. Но следак пока только пытается понять общую картину и лишь затем начнет «стрелять прицельно». Моя задача — не дать ему этого сделать, отвечая «на упреждение», до того, как он задаст неудобный вопрос.

— Тут все не совсем однозначно, господин полковник. Термин «добровольность»… не вполне уместен. Последнее, чего я хотел, вернувшись с одной войны — так это угодить на другую. Да, я хотел бы сейчас находиться дома, а не на задрипанной планетке в Жопе Орла. Но увы, есть один фактор, который вынуждает меня находиться тут и делать то, что я делаю, а не то, что хотел бы делать.

Кастильо и Рохас, как мне показалось, напряглись, полковник вопросительно приподнял бровь:

— В чем заключается неполная добровольность, в таком случае?

— Не в чем, а в ком. В Гекторе Саламанке. Дани, покажи господину полковнику видеозапись.

Собеский оказался в душе все же больше военным, чем ищейкой: он смотрел видео, скрывая свое отвращение еще менее тщательно, чем тот же Равенсхофф.

— Теперь вы знаете, что именно меня тут держит, господин полковник, — сказал я, когда тот положил планшет на стол.

Он тяжело вздохнул.

— Да, гнусно, что тут еще сказать. Только это… понимаете, Кирин, Млечный Путь большой, обитаемых планет в нем тьма, и неблагополучных много больше, чем благополучных. Каждый день где-то