легенды должен быть сам Святой Павел — поскольку его имя было Савл, или, в древнегреческом варианте, Саулос. Наверняка теплый источник и до чудесного исцеления язычника слыл целебным. Даже сегодня местность называется по-гречески «плачущие от язв». Кстати, наиболее часто встречающиеся на Эгейском море язвы, по всей видимости, вызываются паразитом, живущим в прикорневой сумке морской губки; это довольно распространенное заболевание среди ныряльщиков за губками, и вылечить его можно только орошением язвы каким-нибудь мягким вяжущим средством. Свойства воды в источнике могли быть известны задолго до того, как на сцене истории появился Святой Павел. И тут, возможно, стоит вспомнить, что часто покровителем горячих источников был Геракл и что его имя связано с Линдосом с древнейших времен. Согласно древней легенде, он, как и Павел, однажды прибыл в Линдос, с ним был его сын Гил. Проголодавшись после долгой дороги, он попросил у одного отца семейства еды для сына, но в ответ тот разразился проклятьями. Поэтому он поймал одного из быков, на которых этот невежа пахал, и приготовил себе и Гилу завтрак; пока они ели, разъяренный хозяин наблюдал за ними с безопасного расстояния, продолжая изрыгать проклятья. Считается, что после этого и возникла странная форма культа Геракла, когда-то существовавшая в Линдосе. Жрец, совершающий обряд жертвоприношения, обрушивал на героя проклятья и ругательства, причем не просто так, а в строгом соответствии с ритуалом. В других регионах Греции ничего подобного точно не существовало, и фраза «как линдосцы на жертвоприношении» стала поговоркой, так говорят про тех, кто произносит нечестивые слова в священных местах. Связывает ли эти разрозненные фрагменты тонкая ниточка — или просто сама история, вдохновленная столь примечательным местом, по-дружески нас поддразнивает, повторяя характерные знакомые жесты?

Однако отнюдь не только исследовательский азарт и жажда узнать истину заставили нас с Гидеоном отправиться в Сорони на праздник этого святого. Начнем с того, что там собирается весь Родос и, конечно же, все наши друзья, избавленные от пут административной службы. Мы решили отбыть на старом городском автобусе в компании с типографскими рабочими, которые заказали билеты только в один конец, намереваясь провести всю ночь под соснами, кто поспать, кто потанцевать до утра.

Ближе к девяти первые автобусы начали с грохотом выезжать на синюю дорогу, ведущую к Трианде. Каждый был битком набит едущими на праздник, люди смеялись, оживленно жестикулировали, пели песни. Три больших грузовика с итальянцами, которых на следующей неделе ожидала репатриация в Италию, проехали через весь город с развевающимися лентами. Это сиенские фермеры с государственных ферм вокруг Сан-Бенедетто, они изумительно поют: пронзительная, надрывающая душу, почти что прощальная, песня доносится до наших ушей. Это будет их последняя фиеста на острове, и машины едут так медленно, что кажется, будто сидящие в них хотят в последний раз насмотреться на Родос, удержать в памяти его зеленые пейзажи, которые, возможно, не отпустят их и на их прекрасной родине. Италия красива, но ей недостает дикой остроты греческих ландшафтов; она приручена и одомашнена — эссе о гуманизме. Она не может быть колыбелью трагедии.

Мы уезжаем только в середине дня. В дальнем углу площади за рынком стоит машина, на которой мы должны ехать, — похожий на сверток муниципальный автобус, который в данный момент окружен разъяренной толпой. При одном взгляде на эти машущие руки и негодующе тыкающие пальцы я чувствую, каку меня обрывается сердце. Что-то явно идет не так, как надо. В тесноте маячат знакомые лица. Барон Бедекер в своем строгом черном костюме замер, мрачно сжимая стремянку и качая головой. Христос, писатель, в белом канотье и при воротничке шириной в дюйм, что-то отчаянно выкрикивает и размахивает билетом. Его голос не слышен за гулом толпы. На подножке автобуса, защищая вход, стоит кондуктор, яростно отталкивающий локтем тех, кто пытается забраться. Толпа сжалась вокруг него, как кулак. Во главе ее стоит Маноли-линотипист, глаза у него сверкают сквозь очки, он размахивает руками. Он явно отвечает за посадку. Каждые несколько секунд, переполняясь нетерпением, толпа подается вперед, и он, как бодающийся баран, тыкается лбом в бок кондуктора.

Кондуктор, полуобернувшись, отпихивает его локтем и кричит:

— Сказано тебе — нет!

Дискуссия возобновляется, снова нарастает нетерпение, и толпа откатывается, как волна, но лишь для того, чтобы снова без всякой пользы удариться о стенки пыльного автобуса. Небольшие вихри будоражат и самих толпящихся — некоторые душераздирающие сцены уже не имеют отношения к предмету всеобщего спора. К примеру, один из особо ретиво толкающихся, мужчина с гитарой, зацепился струнами за пуговицы соседа; и струны вот-вот могут разорваться. Однако давка так сильна, что эти двое не могут распутаться, и с каждым толчком их вместе тащит вперед:

— Моя гитара! — с мукой в голосе кричит один.

— Идиот! — огрызается второй.

Чтобы не угодить в эту батальную сцену, мы слоняемся вокруг толпы, пытаясь понять, в чем причина скандала. Но, похоже, это невозможно в таком шуме, где непрекращающимся потоком льются риторические крики и всяческие домыслы. Отдельные фразы выбиваются из многоголосого рева: «Говорю тебе, у меня есть…», «Все знают, что…», «Ты бы… полиция скоро…» Еще один бросок вперед — и мощный удар об автобус. Печальный и долгий вопль: «Сказано тебе — нет!» — в исполнении кондуктора.

Костас, греческий редактор, пошатываясь, выходит из толчеи и, еле дыша, здоровается с нами.

— Обычная история, — говорит он, переведя дух, — сорок человек на двадцать мест. Автобусная компания вечно устраивает такие фокусы.

Услышав его слова, к нам подбегает маленький человечек, он вне себя от гнева, он грозит Костасу кулаком, крича:

— Говорю вам, это ложь! Я отвечаю за билеты. И могу вам сказать, что мы выпустили только двадцать. Вот мой!

Он сует замызганный билет мне под нос. Костас осуждающе вскидывает красивые руки:

— У вас, что ли, нет стыда? — говорит он. — Кричите при иностранцах.

Человечек, нервно сглотнув, багровеет.

— Пусть знают правду! — выпаливает он.

Христос проталкивался к нам с другого конца толпы. Он подзывает меня, держа в руке свое соломенное канотье. Он хочет мне что-то сообщить. Мы отходим в сторону и прячем лица за его шляпой. Среди нарастающего гула мы выглядим так, будто пытаемся закурить на ветру. Голос у него серьезный и взволнованный.

— Могу я вам сказать одну вещь по секрету?

Место он выбрал несколько неподходящее для доверительной беседы, но что поделаешь?

— Это Маноли, — говорит он, — он во всем этом виноват. Помните, мы печатали билеты для автобусной компании книжками по пятьсот? Перед тем как рассыпать набор на прошлой неделе, он взял серийные номера билетов и напечатал