И с другой стороны – война. Война, которая ведется в Хельхейме ни одну сотню (или тысячу?) лет, и к которой они с Карном не имеют никакого отношения. Просто двое странников одним глазком заглянули за непроницаемую кулису у края сцены, на которой идет представление вовсе не для них. И им совсем не хотелось вмешиваться в сценарий.

Вскоре они поднялись на широкое плато, противоположным краем упиравшееся в довольно крутой склон следующего скалистого порога. Сколько таких «ступенек» им предстоит миновать – не знал никто, кроме сурового кельта. Ветер лютовал, с неба замельтешили крупные разлапистые хлопья. При каждом шаге они уходили под снег выше колена и тут в ход пошли «дары Хель».

Карн никогда не ходил по горам и не имел опыта борьбы с морозной стихией. Мидас тоже, что не удивительно – практичный фригийский царь предпочитал держаться в рамках параллелей, где температура не скатывалась ниже нуля по Цельсию. Это под конец XX века древнего бога дернуло поселиться севернее привычного ему ареала обитания, но там он уже редко выбирался из своего железобетонного дворца с тонированными окнами в пол.

Шаман, судя по всему, разделял их полное невежество в этом вопросе и тогда стало ясно, почему богиня смерти послала с ними именно Фергюсона. Этот седовласый дядька, как оказалось, всю сознательную жизнь шнырял по обледенелым кручам Альбы, попутно помогая МакАлпину (которому приходился племянником) объединять скоттов и пиктов. Короче – для выживания в гористой местности при условии стремительно падающей температуры и не менее стремительно надвигающегося снежного бурана он был незаменим.

Едва Карн с Мидасом переобулись, Фергюсон посоветовал всем снять заплечные мешки и обязать их веревками, оставив «хвост» метров десять.

– А теперь другим концом обвяжите себя вокруг пояса, – скомандовал кельт, наглядно демонстрируя, что нужно делать. – В горах никогда нельзя быть уверенным, что находится у тебя под ногами. Любой шаг может не найти опоры и ты моргнуть не успеешь, как провалишься в ледовую расселину.

– А если с другом обвязаться? – полюбопытствовал Гифу, который никак не мог справиться с узлом на своей веревке.

– И утащит вас обоих, – хмыкнул кельт, пробираясь через снег к шаману. Он довольно грубо вырвал веревку из его рук, упрятанных в меховые варежки, и в мгновение ока обвязал Гифу по поясу. – Разумнее использовать сумку или что-то подобное. Если сорвешься – она вроется в снег и велик шанс, что зацепится, удержав тебя. Все готовы? Двигайтесь за мной, след в след.

Это было нетрудно, так как за громадным кельтом оставались не следы, а целые колеи, по которым и телега могла бы проехать при желании. Фергюсон сказал держать дистанцию хотя бы с полдюжины метров, чтобы не создавать рисков большой нагрузкой на снежный наст.

– Там, где двое провалятся, веса одного бывает достаточно, чтобы пройти, – заявил морозоустойчивый кельт. А морозоустойчивый потому, что он единственный из всех не надел рукавиц и не накинул на голову капюшон. Ему, похоже, и так было неплохо.

Они выстроились в подобие колонны – Фергюсон двигался впереди, а Гифу, стучащий зубами, точно сотня боевых барабанов, замыкал. Мидас с Карном шли в середине, рядом, у них не было выбора – парень не мог идти один, это было чревато регулярными падениями, слепым плутанием и замедлением всей группы. Так что он продолжал держаться за плечо фригийского царя, думая о том, сумеет ли истинным зрением распознать пустоту под слоем снега и льда?

В энергетическом спектре его окружала синеватая белизна – монотонная и непроницаемая во всех направлениях. Даже ауры спутников выглядели блекло и порой терялись в эфирных вихрях белого шума. Карн пришел к неутешительному выводу, что истинное зрение ничем не может ему помочь, как минимум – ни в его нынешнем состоянии, по сути, близком к абсолютной ментальной слепоте.

Время незримо текло вдоль оси Вселенной, а они все поднимались и поднимались по казавшемуся бесконечным склону. Один раз Гифу все же провалился в скрытую снегом трещину во льду, но, как и предрекал кельт, сумка на веревке спасла его – она зацепилась за вмерзший в лед валун и шаман повис над черной бездной, будто тряпичная кукла. Фергюсон осторожно подобрался к провалу и вытащил шамана в несколько плавных, но энергичных рывков.

Затем они достигли следующего плато, пересекли его под удаленный вой нарастающего бурана и без передышки принялись взбираться на очередной склон, в этот раз еще более крутой – градусов шестьдесят. Все неимоверно устали и уже находились на грани своих физических возможностей. Все, кроме морозоустойчивого кельта. Но вскоре ему все-таки пришлось скомандовать привал. Началась метель.

– Рыть буду я! – громыхнул Фергюсон, с легкостью перекрывая вой ветра. – Вы убирайте снег с прохода.

Его руки-лопаты стали методично погружаться во чрево рыхлого наста, выдергивая из него целые сугробы. Он проделал в склоне узкий лаз под небольшим углом, а за ним вырыл широкую каверну. Внутри у стен каверны он сделал четыре возвышения, что-то вроде снежных топчанов. Своих спутников Фергюсон по одному загнал на эти топчаны.

Потолок каверны был очень низким, передвигаться приходилось по-пластунски. Угрюмый сумрак, готовый вот-вот обратиться непроглядной темнотой, окутал их – бледный свет из входного лаза почти полностью перекрывался снежными вихрями. При этом снег оказался неплохим изолятором – вой ветра, яростный и нестерпимый снаружи, здесь напоминал громыхание далекой грозы.

– Меня этому научил отец, – голос Фергюсона звучал тихо и казался на удивление мягким. – Убежище на одного человека должно составлять три объема его тела. Сделаешь больше – не сумеешь согреться, а если меньше – очень скоро начнешь задыхаться.

– А зачем эти… возвышения? – Гифу подал голос из дальнего угла рукотворной каверны. Как и в случае со многими «великими мудреца», он мог по праву считать себя таковым во многих ситуациях, но не когда речь шла о выживании или даже элементарных бытовых вопросах. К счастью, шаману хватало благоразумия признавать в этой области первенство кельта.

– Движения воздуха, – пояснил седовласый. Он лежал ближе всех ко входу. – Теплый поднимается, холодный – опускается. На возвышениях теплее.

Карн, который вновь потерял истинное зрение, замотался в плащ, как гусеница в кокон, и задремал. Мидас, вдвойне измученный – не только тяжелым путешествием, но и проклятием кельтов, которое грызло и грызло его тело, не давая ни минуты покоя, мгновенно провалился в неглубокий тяжелый сон. Гифу