– Где… – попытался сказать я.

– Чш-ш! – оборвала меня Ипполита. – Я уже сказала ему! – Взгляд её незрячих глаз сфокусировался где-то у моего лица. – Иной Мир сокрыл от меня всё, а чтобы увидеть, нужен ключ. Синеглазый скворец – для Индиго, красноглазый скворец – для Лазури. Не перестань я однажды искать – никто никогда бы не умер.

Иной Мир. Тёмная башня вдали.

– Она там? В Ином Мире? – Я подошёл уже так близко к постели Ипполиты, что чувствовал запах её дыхания. – Как мне добыть ключ от Иного Мира?

Её тело содрогнулось в конвульсиях. Откинув голову, она рассмеялась. Аппаратура, к которой она была подключена проводами, завыла тревогу.

Дверь в комнату Ипполиты распахнулась. Небольшая группа врачей, медсестёр и сиделок ворвалась внутрь.

– Отойдите в сторону, сэр, – велел резкий голос.

– Нет, она должна рассказать больше, я…

Врач оттолкнул меня плечом, проходя к Ипполите. Моя рука ударилась о прикроватную тумбочку, и пальцы сомкнулись на бутыли успокоительного. Аппараты, привязанные к венам и лёгким Ипполиты, визжали.

– Сэр, уходите, сейчас же!

Я отшатнулся, в голове звенело.

Снаружи у комнаты Индиго меня встретил тёмный силуэт Индиго, её запах яблок и мёда. Медсестра со светлой кожей в бледно-зелёном халате тихо говорила с ней:

– … Скорее всего, не переживёт эту ночь. Может быть, вам и вашему мужу лучше остаться здесь, чтобы вы успели попрощаться? – Улыбка медсестры была сочувственной. – Оставлю вас двоих поговорить.

Когда я посмотрел на Индиго, я всё ещё слышал внутри её убаюкивающий голос.

«Ах, Кошачья Шкурка. Почему же ты до сих пор не мертва?»

И всё же моя Индиго обладала непреодолимым притяжением, умением превращать что-то в цельное и видимое с одного взгляда. Я никогда не пытался казаться храбрым и потому позволил всему, что было во мне слабого, пожелать, что лучше бы я никогда не слышал этих слов. Чтобы мы могли вернуться к мигу два дня назад. Если бы я обладал магией, то использовал бы её именно для этого.

Но я был простым смертным.

Сначала Индиго при виде меня улыбнулась. А потом её взгляд опустился к моим запылённым штанам, к ботинкам. Метнулся к моим волосам. Она выглядела так, словно её вставили в стекло. А когда улыбнулась, я разглядел, что её клыки немного испачкались в помаде и казались окровавленными.

– Где ты бродил, дорогой?

Глава двадцать третья

Лазурь

Вам знакомо ощущение шатающегося зуба? То, как ваш язык ищет трупный привкус во рту, и то ощущение отвращения и вместе с тем – чуда, что часть вас ломается, и в один прекрасный день в руке у вас окажется осколок вас самих… вот чем я стала.

Ещё в детстве мы с Индиго узнали, что зубы – могущественная вещь и что зубная фея была немногим лучше обыкновенного вора.

Нам было одиннадцать, ясным летним днём мы сидели на кухне и ели прямо из банки мороженое с изюмом – любимая добавка Тати, а поскольку в морозилке осталось только такое, оно стало и нашим любимым. Тати вышла из своего кабинета. Я поднялась на пятках, чтобы поприветствовать её, открыла рот и пошатала перед ней свой клык.

– Думаю, он выпадет сегодня! – заявила я. – И я оставлю его под подушкой для зубной феи!

– Мы сегодня его целый день тянули, – добавила Индиго.

– Зубная фея ужасно дешевит, – фыркнула Тати.

Это был не первый мой шатающийся зуб, но, когда я оставляла предыдущие под подушкой, за ними никто не пришёл. Их никто не хотел. И я опустила взгляд, чувствуя, как кровь прилила к лицу.

Тати взяла меня за подбородок. Мне нравилось, как от неё всегда пахло чем-то жжённым. И мне хотелось согреться её улыбкой.

– Зубы – это память, и потому они драгоценны и стоят гораздо больше доллара, – заявила она, постукивая по своему собственному клыку. – Знаете, что когда-то викинги платили детям за их зубы? Говорили, что зубы приносят удачу в битве. А другие люди сжигали собственные молочные зубы, веря, что это защитит их от жизненных сложностей.

Индиго поморщилась.

– А почему именно молочные зубы?

– Потому что это твои молочные зубы, – ответила Тати. – Они запечатлели тебя прежде, чем мир оставил на тебе свою метку, и более всего прочего, они помнят.

Когда Тати сказала это, во рту у меня заболело от скорби.

– Я храню все молочные зубы Индиго в сосуде, – сказала Тати.

– Правда? – в один голос переспросили мы.

Тати с улыбкой кивнула.

– Из молочных зубов получаются произведения искусства. Королева Виктория носила изумрудный кулон в форме чертополоха, в который были вставлены зубы одного из её детей. И то же самое она сделала с парой аметистовых серёжек. Однажды я сделаю что-нибудь для вас обеих.

– И для меня? – спросила я, складывая руки на коленях, чтобы не выглядеть слишком жадной.

– Если ты позволишь мне, – ответила Тати, и теплота в её голосе обожгла мою кожу, словно горн.

Когда мой зуб выпал через несколько дней, я отдала его Тати. Она поцеловала меня в лоб и устроила целое шоу, положив его в крохотный бархатный мешочек, а затем – в украшенную золотой филигранью шкатулку, которая жила на самой высокой полке в её кабинете. Я почти забыла этот момент. Интересно, помнил ли это о себе сам зуб.

В ту ночь, когда я обнаружила Индиго и Лирика вместе, я кричала на неё. Заперлась в ванной комнате, на ходу стащив с кровати покрывало и сунув его в медную ванну. Индиго купалась час назад, может даже меньше, и маленькие лужицы просачивались сквозь покрывало. Я представляла, как она мокнет в ванне, трёт мочалкой свои бронзовые руки и ноги, втирает розовое масло в шею, пока Лирик поднимается по лестнице. Интересно, сливались ли наши лица воедино, когда он был внутри её, и звал ли он её Лазурью.

Утром я вышла из медной ванны и узрела себя в зеркале. Веки у меня были блестящими и опухшими, кожа потрескалась от плача. Я забыла снять свой кулон со скворцом, и теперь он был зажат у меня в руке так крепко, что я чувствовала, как прохладные резные края крыльев впиваются мне в ладонь.

Дело было не в парне. Дело было в краже – в краже мечты, предназначенной для меня одной.

Я знала, что Индиго – по ту сторону двери, и медлила открывать. Я прекрасно понимала, как мало вещей могу назвать своими. У меня не было ни дома, ни траста, ни Тати. Но Лирик был моим. Или,