но он может сказать Барбаре, что у него есть возможность подобраться к этому человеку, а эта самая возможность — как раз я, близкая подруга профессора, ключевая часть головоломки. А итальянка сама мне заявила — как женщина женщине, — что хочет быть моей подругой.

Ну и вот, как подруга, я вполне могу ей позвонить, но только уже после того, как Леонардо распишет ей, какая я в этом деле важная птица. И мы можем быть уверены, что начиная с того момента Барбара захочет быть не то что моей подругой, а прямо-таки сестрой. И, принимая во внимание гипнотическое воздействие речей писателя, она начнет постепенно отдаляться от Анхеля и сближаться со мной. А я, подобно гамельнскому дудочнику, медленно поведу ее за собой к моему профессору. Это был, несомненно, великолепный план, который к тому же мог оказаться еще и забавным. Самым трудным в нем было то, что параллельно мне еще предстояло отыскать манускрипт Меуччи в квартире Анхеля. Сначала я подумала, что это будет непросто, ведь если в случае Эвклида радиус поисков ограничен его комнатой, то по новому сценарию мне предстояло обыскать целую квартиру, и немаленькую. С другой стороны, в этом случае у меня было преимущество: возлюбленный мой живет один, он довольно ленив, и, в конце концов, я просто могу предложить ему свою помощь в генеральной уборке. Конечно, прежде чем дойти до этого пункта, предстояло разобраться еще с одним небольшим обстоятельством.

Я была или, вернее сказать, мы с Лео были практически уверены в том, что Барбара уже успела рассказать Анхелю о моем визите в его отсутствие. Она ведь считала нас просто друзьями, так что у нее не было никакого резона скрывать от него мой визит. Мы не знали, рассказала ли она ему о своих собственных признаниях в режиме «женщина — женщине», но это, в общем-то, не так уж и важно. Анхель все равно знает, что мы с Барбарой пересеклись в его квартире и что я ушла, не дождавшись его, так что в любом случае он подозревает, что ситуация не выглядела для меня естественной, и более того — мне она явно не понравилась. Так? А поскольку он чувствует за собой вину, то его волнует, что я об этом подумала. В общем, этого было вполне достаточно, чтобы между нами возникло некое напряжение. Если мы все верно просчитали, то моей позицией должна стать позиция разобиженной любовницы, которая совершенно не обязана давать отчет о причинах своего недовольства. Так что при следующей нашей встрече мне всего лишь нужно выглядеть оскорбленной женщиной, выслушивая его объяснения и стараясь понять, до каких пределов он способен дойти. Если он не признается, то горькая моя обида будет объясняться ревностью к итальянке. А если он, наоборот, признается, причиной обиды станет его ветреность. В любом случае я его в конце концов прощу, это неизбежно: во-первых, потому что я хочу оставить его себе, а во-вторых, потому, что мне нужно вернуться в его дом, чтобы найти документ. Элементарно, Ватсон, просто элементарно.

Та ночь, ночь планирования, оказалась забавной. Леонардо высказал мнение, что я рассуждаю как романист; хотя, по-моему, как раз он мыслил как математик. Мы расхохотались и сошлись на том, что оба мы — два сапога пара. На заре истории человечества искусства и науки были неразделимым целым, и только значительно позже они стали расходиться, дробясь на специальности, но корень-то все равно один. Лео считал, что я творю с числами примерно то же самое, что он со словами. Числа — конструкты нашего разума, и, оперируя ими, математик стремится определить свойства и отношения между разными сущностями во Вселенной. Похожие задачи решает и писатель, только он для этого использует слова. Реальность — вокруг нас, она есть, она существует, хотя далеко не всегда ее можно потрогать руками, но математик предчувствует истину, он ее наблюдает, а потом уж берется ее описывать или кодировать. То же самое делает писатель: выражает одним общим кодом наши поступки и чувства. К примеру, слово «любовь», состоящее всего-то из шести букв, несет в себе огромный груз значений. Мы с Лео делаем одно и то же, и единственное различие между нами в том, что мы используем разные языки, я — язык чисел, а он — язык слов. Той ночью, уж не знаю, по какой причине — физической ли активности или дождя, сон к нам так и не пришел, и вскоре я осознала, что оба мы сидим на кровати, погруженные в хитросплетения то ли литературно-математической, то ли математико-литературной дискуссии. Говорить с Лео всегда значило узнавать о множестве самых разных вещей. Я, например, узнала, что под псевдонимом Льюис Кэрролл скрывается профессор математики, который задолго до публикации «Алисы в Стране чудес» был автором немалого количества профессиональных математических работ. Эрнесто Сабато тоже имел диплом физика и математика и занимался научной карьерой вплоть до того дня, как решил оставить университет, чтобы посвятить себя писательскому труду. То же самое произошло и со многими другими. Бертран Рассел, британский философ и математик, — лауреат Нобелевской премии по литературе. А непревзойденной вершиной в этом симбиозе можно считать группу УЛИПО, созданную в шестидесятых годах Раймоном Кено и Франсуа Ле Лионне, объединяющую математиков, увлеченных литературой, и литераторов, увлеченных математикой, как Итало Кальвино. Высшая точка. Внезапно меня охватила неимоверная гордость за свою профессию. Я, естественно, и не думала посвятить себя писательству, но мне льстило, что всемирная литература подпитывается такими, как я. Леонардо поведал, что члены УЛИПО сами себя называли «мышами, которые сами строят лабиринт, из которого намерены выбраться». Я тогда сказала, что это примерно то, чем занимается он сам: строит лабиринт своего романа, чтобы потом искать из него выход; и он улыбнулся, заверив меня, что лабиринт уже создан и теперь ему недостает только моей руки, чтобы в нем не заблудиться. Моя рука взяла его руку, чтобы запечатлеть на ней поцелуй — я сделала это, а потом улеглась и потребовала других историй. Определенно, у меня развивалась зависимость от речей Леонардо.

Писатель поднялся, сказав, что завтра нам будет трудно работать, но что уж теперь — зубы дракона уже посеяны. Когда льет дождь, а ты в хорошей компании — не стоит тратить время на сон. Единственное, чего не хватает, так это бутылки красного вина и мансарды; будь у нас это — и мы уже в Париже. Но коль скоро у нас всего лишь лимонное сорго и гараж, значит, место действия