уже смотрел на жизнь не в пример бодрее, чем утром. Мир перестал раздражать своим существованием, и даже зудение насекомых показалось мирным и убаюкивающим.

У стола сноровисто шелестел документами брат Ачиль. Этот монах был столь худ, что, казалось, ряса его без всякой телесной опоры колышется в воздухе, неведомой хитростью приспособленная прямо к основанию жилистой шеи. Однако внешняя немощь не мешала брату Ачилю перемещаться с поразительной скоростью и демонстрировать небывалую энергию в делах. Вот и сейчас он споро раскладывал листы на категории, дабы в нужном порядке передать в Патриархию, в суд святейшей инквизиции или такими же безупречными кипами отправить в очаг. Длинные пальцы – а у брата Ачиля они неприятно напоминали паучьи лапы – подцепили лист, лежащий у самого канделябра:

– Отец Брандо, здесь имеется эпистола к Патриарху от некоего Годелота Мак-Рорка, солдата кирасирского полка. Лежит отдельно. У вас есть особые распоряжения по этому случаю?

– Что? – встрепенулся доминиканец, погруженный в какие-то отвлеченные мысли. – Ах это! Безделица, я запамятовал переложить. Это всего лишь донесение от какого-то молодого служивого из иноземцев. Дескать, синьора его убили тати неведомые. Положите в общую стопу, быть может, в Патриархии проглядят для порядка. – Отец Брандо снова потер спину, словно желая убедиться, что утренняя боль окончательно втянула когти. Рассеянно уставился в окно, уже лиловеющее первыми сумерками, и добавил: – Провинциальные аристократы не в состоянии мирно усидеть на своих винных бочках и сундуках с зерном. Эта братия понемногу грызлась во все времена, а мальчик возомнил, что случилось небывалое злодейство. Жаль парнишку… Еще один кусок мяса, который пойдет на начинку военного пирога.

Доминиканец украдкой зевнул и потер уставшие глаза. Он не видел, как за его спиной брат Ачиль внимательно читает донесение.

* * *

– Имя, место проживания, подробное изложение деталей. Великолепно! Браво, друг мой!

Отец Руджеро кружил по тесной клетушке, освещенной несколькими свечами, держа в пальцах письмо Годелота. Кто усомнится в промысле Божьем, когда постоянно ускользающий щегол однажды сам прилетает на окно птицелова? Олухи полковника уже трижды упускали молодого Гамальяно. Кто бы подумал, что его из чистого простодушия невольно предаст друг? Господь всемогущ, брат Ачиль, да не разуверится в этом твоя душа.

Отец Руджеро пылал упоением. Сколько усилий приложил полковник Орсо для поимки мальчишек! Правильно предположив, что те сумели незамеченными проникнуть в город, он методично предупредил всех владельцев оружейных лавок и мастерских, посулив награду за сведения о слепом парне. Ведь отряженные на поиск и погребение убитых солдаты сообщили полковнику, что тела обобраны до последней меры пороха. А значит, мальчишкам непременно пришлось бы продать в Венеции захваченные трофеи.

Это было правильно. Здраво и предусмотрительно, как почти все, что делал до тошноты безупречный полковник. Более того, это сработало: Гамальяно попался в расставленный силок… и вырвался из него, нанеся нападавшим неопасные, но чертовски неприятные ранения. Господи, как бушевал Орсо! С каким остервенением спускал новую свору собак по следу ублюдка, сумевшего так просто его обыграть!

Торговцы, сидящие на площадях, скупщики драгоценностей – Орсо плел сеть, непрестанно уменьшая ее ячейки, но все было тщетно. Искать же мальчишек по тратториям Венеции, наводненной иноземцами, наемниками, мошенниками и прочим изворотливым и недоверчивым к властям людом, было поистине головоломной задачей. Разве мог полковник хоть на миг предположить, что британец Мак-Рорк добровольно пойдет к властям?!

Что ж. Руджеро почувствовал, как в крови вибрирует азарт. Дело за малым. Отыскать эту жалкую ночлежку и проследить за появлением слепого хитреца. А там… Увы, Гамальяно одинок, едва ли кто-то заметит его исчезновение из бренного мира. Разве что друг, сыгравший столь роковую роль в его судьбе. Но чувства служивого мало тревожили отца Руджеро.

Глава 12

Слепой

Прошло три бесконечных, уныло пустых дня. Годелот убеждал себя, что ждет вестей из Патриархии, но под тонкой кисеей пустых самовнушений сидела твердая уверенность, что визит в канцелярию был бессмысленной тратой времени.

Кирасир вообще находился в премерзком расположении духа и сам вызывал у себя глухое раздражение. Все решения, принятые в последние недели, выглядели ребяческими, но новые отчего-то не приходили. Порой ему казалось, что он попросту вырос сам из себя, как дети вырастают из собственной рубашки. И оттого прежние цели и убеждения уже казались отжившими, а новые еще не успели народиться, оставив его на зыбком рубеже вчерашнего и нынешнего дня.

Он стремился в этот город в поисках справедливости. Но, заглянув в ее рыбьи глаза, отчетливо понял, что одна жалкая крупица пороха, уцелевшая при взрыве пороховницы, никому и никогда не докажет, кто виноват в приключившемся несчастье.

Пышная, шумная, кичливая Венеция была для него чужой и непонятной. В первый вечер после ухода Пеппо кирасир решил было сгоряча напиться. Но, с десять минут проторчав в раздумьях у стойки, Годелот вдруг почувствовал, что залить дурное настроение вином не удастся, а случайные знакомства за кружкой все равно не заменят ушедшего друга. Он вышел из трактира и долго бесцельно бродил по улицам.

Зачем вообще оставаться в этом муравейнике? Ему больше некого разочаровывать, так отчего не пойти по отцовским стопам? Солдатом удачи под командованием какого-нибудь оборотистого кондотьера можно поглядеть мир, а одиноких молодых вояк вроде него всегда охотно вербуют в наемные войска. Но эти мысли, заманчивые на свой лад, упирались в одну, не оставлявшую шотландца все эти дни. Куда подался Пеппо?

И кирасир знал, что не сможет покинуть город, где остался его отважный и беспомощный друг.

…Погруженный в размышления, Годелот поднимался по темной лестнице в осточертевшую ему комнату, удивляясь несвойственной этому часу тишине. Днем здесь часто бывало пустынно, ибо постояльцы большей частью обретались в городе, но в столь позднее время траттория всегда кипела жизнью: топот, скрип половиц, хлопанье дверей, брань и пьяные песни нестройной симфонией возвещали об окончании многотрудного дня.

Сегодня же шумный «курятник» замер в напряженной тиши, словно прислушиваясь к последним ударам дневного пульса, отбиваемым стремительно пустеющими улицами. Не слышно было ни надтреснутого говора хозяина, неизменно препиравшегося с кем-нибудь о плате за постой, ни густого голоса грузной приветливой портнихи, что всегда, слегка фальшивя, распевала за работой.

Годелот невольно замедлил шаги, ощутив укол недоумения. В коридоре, как всегда, царила непроглядная тьма, но кирасир, уже привычный к заведенным в траттории порядкам, уверенно дошел до двери, взялся за кольцо, нашаривая в кармане ключ, а дверь поддалась, обиженно скрипнув. Годелот замер. Почему дверь не заперта? Он прекрасно помнил, как поворачивал ключ в хлипком замке. Неужели Пеппо?..

Охваченный радостью,