Решение победить террористов, где бы они ни находились, имело ряд последствий второго и третьего порядка. Одним из них стало каталитическое изменение представления западных держав о враге, вокруг которого может разворачиваться война. Так, по словам академика Дебджани Гангули, "изменение представления о враге после холодной войны с измеримого и идентифицируемого на неизмеримого и неудержимо раздробленного необратимо изменило почву традиционной войны, как риторически, так и стратегически" (Ganguly 2016). Более того, как утверждает антрополог Аллен Фельдман, это имело последствия в том смысле, что "уход надежного врага серьезно угрожает войне как системе политико-дискурсивного соизмерения и капитализации, которую обеспечивает и закрепляет просчитываемый и прогнозируемый враг" (2009, p. 1705). Эту идею хорошо резюмирует тот факт, что война была объявлена против концепции - как в GWOT - а не против традиционного врага.

Однако, что еще более пагубно, за двадцать пять лет разрушилась ясность идеи культового и злобного лидера, того, кого можно определить как врага, против которого могут выступить военные, а также политическая и общественная поддержка. Например, Саддам Хусейн, возможно, был одним из самых демонизированных лидеров (по крайней мере, в США) в современную эпоху, но его постоянное появление в новостных СМИ ставило под сомнение окончательность итогов войны в Персидском заливе 1991 года. В 1990-е и начале 2000-х годов, когда он вел инспекторов ООН по вооружениям в веселом танце, существование иракского лидера все чаще бросало длинную тень на провалы американской внешней политики. И именно ястребиная память Белого дома о том, что им не удалось сместить Саддама с поста президента в 1991 году, побудила их навязчиво демонизировать его. Последующее вторжение 2003 года вызвало в памяти воспоминания о Первой войне в Персидском заливе, которые держались в сознании средствами массовой информации, опиравшимися на телеархив двадцатого века, состоящий в основном из стоковых изображений иракского лидера (Hoskins 2004).

Точка зрения, согласно которой Саддам был определен как враг имела два результата. Во-первых, ссылка на Саддама означала затушевывание зла, которое может быть найдено в других частях мира. Во-вторых, формируя воображение американских стратегов, он подпитывал нереалистичные ожидания, которые приравнивали падение Саддама к "освобождению Ирака" и миру на Ближнем Востоке. Брайан Уолден, бывший британский политик, ставший политическим комментатором, в 1999 году пророчески рассуждал о последствиях таких представлений об иракском лидере, сказав:

Посмотрите, к чему привела его демонизация. Это необыкновенная история. То, что столько страданий, столько человеческих и материальных потерь мог причинить миру человек, который был не более чем бандитским вождем, просто поразительно. Вот мы стоим: со всеми нашими технологиями, с нашими компьютерами, умными бомбами и глобальной экономикой. И вот он стоит: существо почти из другого мира, руководящее разваливающейся страной, которая так и не смогла решить ни одной из своих фундаментальных проблем. И все же ему удается выйти на первое место. Почему? Потому что мы отказались принять сложности реального мира и понять их, а решили навязать событиям умопомрачительную простоту голливудского боевика. Мы уже делали это раньше и, вероятно, сделаем снова.

Действительно. И в конечном итоге именно кровавые последствия кончины Саддама Хусейна, включая его грязную казнь, показали, как воплощение злого врага в одной личности эффективно сглаживает многие из запутанных геополитических, культурных, религиозных и исторических сложностей, которые продолжение его президентства - вне зависимости от степени отвращения - не дало разразиться гражданской войне.

В конечном итоге логика демонизации в этот период западного интервенционизма связана с логикой смены режима. Например, в феврале 2011 года начались протесты против правления Муаммара Каддафи, которые привели к вооруженному восстанию и гражданской войне в Ливии . В марте Совет Безопасности ООН принял резолюцию 1973, требующую прекращения огня и уполномочивающую многонациональные силы защищать гражданское население путем военного вмешательства и установления бесполетной зоны над Ливией. Как утверждает Хью Робертс в эссе под названием "Кто сказал, что Каддафи должен уйти?", попытки добиться прекращения огня путем переговоров были "сознательно отвергнуты", поскольку смена режима была необъявленной, но едва ли тайной целью США, Франции и Великобритании. Перспектива встречи представителей режима Каддафи на переговорах лицом к лицу с членами повстанческого движения была неприемлема для западных держав, поскольку это подорвало бы их представление о нем как о человеке, с которым не следует вступать в отношения. В этих условиях ликвидация Каддафи стала главной целью для западных стран, которые, как утверждает Робертс, использовали НАТО в качестве своего доверенного лица для его преследования. Робертс продолжает: "Поскольку с самого начала вопрос был определен как защита гражданского населения от убийственного натиска Каддафи "на его собственный народ", из этого следовало, что эффективная защита требует устранения угрозы". На практике это подразумевало избрание в качестве мишени самого Каддафи до тех пор, пока он находится у власти, что впоследствии было переформулировано в "до тех пор, пока он находится в Ливии", а затем окончательно превратилось в "до тех пор, пока он жив".

Однако навязчивое стремление средств массовой информации к падению единственной цели в качестве фокуса или легитимации военной кампании часто приводит к антиклимаксу и, как в случае со сменой режима, к вакууму и/или смене целей. Например, появление бывшего президента Ирака в растрепанном виде из ямы в земле в декабре 2003 года попало в мировые новостные сети, а хаотичные пытки и смерть полковника Каддафи, часть которых была заснята на камеру мобильного телефона в октябре 2011 года, скорее ознаменовали начало новых войн, чем предвестили их конец. Смерть Усамы бен Ладена в мае 2011 года, по крайней мере, стала своего рода предписанным завершением войны США против талибов после 11 сентября, хотя, возможно, это произошло благодаря тому, что его публично не видели (и не могли увидеть), поэтому событие его смерти могло соответствовать мифическому статусу его жизни. Однако, как пишет Джонатан Малер в New York Times , несмотря на то, что ясность американского переворота в смерти бин Ладена была замутнена заявлениями о том, как именно он жил, кто знал о его местонахождении и характере его захоронения в море, "символически это принесло столь желанный момент моральной ясности, однозначной американской доблести в мутную войну, определяемую этическими компромиссами и даже временами коллективным позором". К сожалению, это был лишь всплеск тенденции падения надежного врага, поскольку, по словам Рони Браумана, "в Афганистане и Ираке, в частности, мы уже давно перестали понимать, какую войну мы ведем".

Идентификация архивного врага

По мере того как демонизация легендарного врага, доминировавшая в освещении военных действий в двадцатом веке, начала